Фаворитизм как качество личности – склонность к пристрастному выдвиганию вперед любимцев, не имеющих ни сведений, ни способностей, ни талантов, необходимых для той или другой службы.
Фаворитизм – дитя абсолютной монархии. Монархи, желая сосредоточить верховную власть в своих руках, покровительствовали очень небольшой группе «своих» людей, часто не обладавших выдающимися качествами, однако лично преданных. Понимая хищническую природу двора, монархи держали при себе эту жадную свору, выделяя при этом из этой среды фаворитов, претендующих на личную преданность и готовность идти на всё ради своего покровителя.
Анн и Серж Голон в романе «Анжелика. Война в кружевах» пишут: «Существа, живущие при дворе, ужасны. Знайте это, малышка. Я держу их в узде, потому что прекрасно знаю, на какие бесчинства, на какое кровожадное безумие они способны, если дать им свободу. У каждого из них есть свой город или своя провинция, и они готовы в любую секунду поднять их против меня и обречь на бедствия мой народ. Поэтому я предпочитаю держать их под моим неусыпным присмотром. При дворе, в Версале, они безобидны, никто из них от меня не ускользнет. И все равно они остаются хищниками. Здесь, чтобы выжить, нужны клюв, когти или клыки».
Фаворитизм вовсе не предполагает половой близости монарха с фаворитом. Петр I держал в фаворитах Александра Меншикова, при этом частенько побивал его за воровство палкой.
Фаворитизм и сейчас процветает. Проводящий энергию эгоизма, избирательности, подозрительности и недоверия, он становится востребованным в государственных и бизнес структурах. Само слово означает «благосклонность», «избирательное пристрастие».
В России фаворитизм расцвёл во времена Екатерины Великой. Открыто признанных фаворитов при Екатерине насчитывалось ровным счетом десять. Александр Бушков в «Алмазной золушке» пишет: «Приведу точный список и точные даты. Григорий Орлов — 1762‑1772; Васильчиков — 1772‑1774; Григорий Потемкин — 1774‑1776; Завадовский — 1776‑1777; Зорич‑1777‑1778; Корсаков— 1778‑1780; Ланской— 1780‑1784; Ермолов— 1784‑1785; Мамонов— 1785‑178; Платон Зубов — 1782‑1786. Иногда форменным образом мелькали случайные симпатии, вроде Страхова или Высоцкого — но эти, получив некую толику материальных благ, моментально исчезали и со сцены, и вообще из российской истории.
С Григорием Орловым Екатерину связывали неподдельные чувства, и это была самая настоящая любовь. Об этом можно говорить с уверенностью, поскольку амор начался в ту пору, когда Екатерина, несмотря на титул наследницы престола и великой княгини, была, в сущности, никем, поскольку зависела исключительно от капризов Елизаветы: захочет — оставит в прежнем звании, захочет — домой отправит… И вряд ли в ту пору Екатерина, первый раз уступая нахальному гвардейцу, уже тогда думала: ага, этот‑то мне возмутит гвардию в два счета, и трон добудет! Совершенно другие были мотивы, к политике отношения не имевшие… Сохранилась масса свидетельств русских сановников и иноземных высоких гостей, что Екатерина вела себя после восшествия на престол, как женщина по‑настоящему влюбленная: то и дело наводила разговор на Григория: не правда ли, умен? Остроумен? Толков? А как на сцене играет в любительской пьеске! Вот только Григорий Орлов навсегда, на всю оставшуюся жизнь так и остался гвардейским поручиком, какие бы чины и посты не занимал, какими бы милостями ни был осыпан, какими бы миллионами не ворочал. Гришка — и все тут…
Екатерина, тщательно пытаясь все же обрести помощника, сделала его главным директором фортификаций (то есть начальником, отвечавшим за строительство новых крепостей и содержание в порядке старых). Гришка и тут ничем себя не прославил. Поставила членом Государственного Совета — но на его заседаниях Орлов подремывал, и лишь единожды, ко всеобщему удивлению, потребовал слова. Тогда как раз обсуждалась кандидатура нового польского короля, предлагались назначить Понятовского — и все Гришкино выступление свелось к тому, что он матерно крыл ляха (по старой ревности).
Но чашу терпения императрицы переполнили «подвиги» Орлова на дипломатической ниве. Екатерина поручила ему серьезнейшее дело: возглавить мирные переговоры с турками после первой русско‑турецкой войны. Ну, Гришка и возглавил… Трудно сказать, что ему стукнуло в голову, но последствия прекрасно известны от свидетелей. Прямо на заседании, где присутствовали делегации высоких договаривающихся сторон, Орлов стал орать, что никакого мира заключать не намерен, более того — собирается захватить Стамбул и вновь переименовать его в Константинополь. Дружно одурели все — и турки и русские. Главнокомандующий русской армией Румянцев, здесь же присутствовавший, пытался деликатно Гришку утихомирить, полагая, что все от водки, но Гришка, никого не слушал, стал кричать, что отставляет Румянцева с поста главнокомандующего, каковым назначает сам себя — а если Румянцев будет возникать, то он, Орлов, его тут же повесит. Объявил переговоры прерванными и уехал в Яссы, где стал закатывать балы, щеголяя в костюме, усыпанном щедротами Екатерины бриллиантами на миллион рублей…
Это был уже форменный беспредел… Такого Екатерина никому не прощала. Тем более что спустя две недели после отъезда Орлова к туркам у нее появилась новая официальная симпатия — молодой красавец Васильчиков. Орлов помчался в столицу, но его остановили под предлогом «карантина» по личному приказу императрицы. Чрезвычайно похоже, что Екатерина Гришку по‑настоящему боялась — ходили упорные слухи, что она велела сменить замки в комнатах Васильчикова и резко усилила караулы на въездах в Петербург. Орлов вынужден подчиниться и поселиться в Гатчине.
Для него начинается черная полоса… Как он ни рвался поговорить с Екатериной, она его не принимала и даже потребовала вернуть ее осыпанный бриллиантами портрет, который Орлов носил на груди (тогда это считалось особым знаком отличия, стоявшим выше всех орденов). Орлов отослал бриллианты, а портрет, писал, вернет только собственноручно. Не помогло. Екатерина особым указом объявила ему отставку со всех занимаемых постов и написала, что «позволяет» (т. е. прямо приказывает) отправиться путешествовать «для поправления здоровья».
Это был полный и окончательный разрыв. Пришлось смириться. Гришка уехал в Ревель, где с головой ушел в балы и прочие увеселения. Правда, он и там вел себя, как первое лицо в государстве, совершая поступки, на которые уже не имел никакого права: кого‑то наградил орденом св. Анны, кому‑то пожаловал казенное поместье. Екатерина, впрочем, эти дела законным образом утвердила — чем бы ни развлекался, лишь бы не отирался в Петербурге, чудо в перьях…
Получил все же дозволение вернуться в Петербург (но к императрице — ни ногой!) и получив в утешение княжеский титул, Гришка ухитрился переполошить и русский, и прусский двор. В Россию приехала принцесса Гессен‑Дармштадтская с двумя дочерьми, меж которыми Павел Петрович должен был выбрать себе невесту. Так вот, Гришка вдруг стал во всеуслышание заявлять, что на одной из дочек сам женится. Петербургские и прусские дипломаты развязали активнейшую переписку, понеслись курьеры с шифровками, и Екатерина, и Фридрих Великий решили, что Орлов замыслил какую‑то особо изощренную интригу и непонятно куда метит… Переполох был страшный. Однако Гришка всего‑навсего по своему обыкновению приволокнулся за юной красоткой — и, едва подвернулась какая‑то уступчивая фрейлина, забыл о добропорядочной немке. Напрочь. Но паники, сам того не ведая, наделал изрядной… В 1777 г. он по‑настоящему влюбился в девятнадцатилетнюю красавицу, фрейлину Зиновьеву. Они обвенчались и жили счастливо. Но через пять лет жена Орлова умерла от чахотки. Орлова сорвало в безумие, от которого он уже не оправился до самой смерти шесть лет спустя. Конец его был печален: по достоверным данным, он постоянно мазался собственными испражнениями, которые, пардон, и ел. Ходили упорные слухи — не исключено, основанные на точных сведениях от врачей и лакеев, что во время припадков безумия он видел перед собой призрак Петра III и повторял, имея в виду смерть жены: «Это мне наказание!»»
Петр Ковалев 2016 год
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/