Непререкаемость как качество личности – способность говорить таким тоном, или так излагать свои мысли, чтобы не допускать никаких возражений, сомнений в их бесспорности и несомненности; быть для людей общепризнанным авторитетом.
Непререкаемый тон — это когда и в голову не приходит спорить. Всё непреложно, бесспорно и несомненно. Как в фильме «Место встречи изменить нельзя», когда герой Высоцкого следователь Жеглов говорит: — А теперь Горбатый! Я сказал — Горбатый!
Слово непререкаемого – закон.
Жена говорит непререкаемым тоном мужу: — Пора поливать сад. — Но ведь такой дождь льёт, как из ведра,- робко возражает муж. — Ну и что? Надень плащ!
Анекдот в тему: Молодая жена говорит мужу на улице непререкаемым тоном: — Если мы сейчас не зайдем в этот ювелирный магазин – я буду громко называть тебя папой.
Урал летит по времени на два часа впереди Москвы. Женщина берёт билеты до Москвы и обратно. Кассир ей сообщает время прилетов и отлётов. Причем, время местное (местное Московское и местное Уральское). Методом элементарного вычитания блондинка уяснила, что в Москву лететь 30 минут, а обратно — 4,5 часа. Спрашивает кассира: — Почему назад так долго?
Кассир объясняет про разницу во времени, но довольно сумбурно, тоже, знаете ли, не оратор. Блондинка слушает, истово кивает и снова: — А назад-то почему так долго? Новый виток объяснений, после чего следует тот же вопрос…
Кончилось тем, что не выдержал следующий очередник — пузатый мужичок. Он сделал небольшой шаг вперед и размашисто двинул пузом. Женщину слегка отнесло от кассы, и вслед ей мужик выдал непререкаемым тоном: — Обратно против ветра летим!
Самое интересное, что женщина молча и с думой на лице двинулась к выходу. И вышла.
Непререкаемый тон хорошо подходит только тому, кто пользуется непререкаемым авторитетом. Взять, к примеру, Конфуция. Легендарный великий Учитель — непререкаемый авторитет для китайской философии.
Радханахт Свами в «Гималайском паломничестве» пишет: «Особенно меня поразило, с какой любовью и почтением люди относились к своему Далай Ламе. Для жителей Тибета он обладал непререкаемой духовной властью Папы Римского и политическим могуществом короля. Его фотографии занимали самые видные места в каждом доме и в каждом магазине. Как-то раз ранним утром, когда я медитировал в храме, ко мне подсел пожилой Лама высокого роста с бритой головой в одеждах темно-бордового цвета и ниткой деревянных бус вокруг шеи. Он сказал, что наблюдал за мной в течение уже нескольких дней и поинтересовался: «Нет ли у меня каких-нибудь вопросов?» С того момента мы каждый день проводили с ним пару часов разговоров. И вот однажды наступил один особенный день. Он пригласил меня пойти вместе с ним на личную аудиенцию к самому Далай Ламе.
Дом Далай Ламы покоился на поросшем лесом холме, в окружении вооруженной индийской военной охраны, размещенной там для его защиты. Далай Лама находился под постоянной угрозой смерти. Когда я миновал службу безопасности, меня препроводили в помещение с яркими красочными изображениями Будды, украшавшими стены. На алтаре восседало великолепное божество Будды, выполненное из металла, украшенное цветами, медными лампадами, колокольчиками и другими предметами поклонения. Воздух был пропитан ароматов благовоний, запахом кедра. Несколько минут спустя отворились двери, и я встретился взглядом с Далай Ламой, взглянувшим на меня искрящимися от радости глазами из-под коричневой оправы своих очков. С крупной обритой головой, лицом правильной формы, с небольшим закругленным носов, в одеянии темно-бордового цвета поверх ярко сиявшей золотой монашеской рубахи, весь лучась обаятельной заразительной улыбкой, он проворно пересек комнату, чтобы поздороваться со мной. Громко смеясь, он стиснул обе мои руки и снова, и снова продолжал из трясти в крепком рукопожатии. Он жизнерадостно подмигивал, сердечно приветствуя меня: «Вы пришли издалека, добро пожаловать к нам».
Мы сели с ним на стулья друг напротив друга. С детским любопытством он расспрашивал меня о моей жизни в Америке, и почему я выбрал жизнь Саду. Он с искренним интересом слушал мой рассказ, взволнованно внимая каждому слову. И всякий раз, когда в моем повествовании проскальзывала хотя бы тень юмора, он очень живо реагировал на это, всплескивая руками и всем телом содрогаясь от смеха. Мы проговорили с ним уже примерно пол часа, когда я задал вопрос о положении его народа в Тибете. Воспоминания волной нахлынули на его лицо, в глазах заблестели слезы, в подступившей со всех сторон тишине он прошептал: «Когда я был маленьким мальчиком, моя нация наслаждалась свободой. Мы были счастливым единым народом, и наша духовность процветала». Затем он надолго замолчал. В отрезвляющей тишине он поднял чайник, предлагая мне чашку тибетского чая. Я смотрел, как дымящийся чай струйкой льется из носика в мою чашку. Потом Далай Лама поставил заварочный чайник на место, и в глубокой задумчивости опустил голову, уйдя в себя и переживая в сердце борьбу своего народа далеко за вершинами гималайских гор, в Тибете. Потом он мягко сказал: «Мы в огромном долгу перед Индией, где нашли приют тысячи наших людей. Универсальным качеством религии, — продолжал он, — является сострадание к другим живым существам. Жертвенность в пользу других — вот истинная Тхарма». Я видел, какое величайшее самопожертвование он приносит своему народу, его слова поразили мое сердце. «Медитация, изучение и богослужение, — сказал он, — придают нам внутренние силы, чтобы вести жизнь благочестивую и просвещенную». Сказанное им затронуло во мне самые глубокие чувства, и я с растущим уважением ощутил, как меня вдохновляет его личность, а его теплота создавала ощущение, что мы с ним давние и близкие друзья. Улыбаясь, Далай Лама милостиво накинул мне на шею белый шелковый платок с вышитыми на нем тибетскими мантрами. «Эта традиция, дарить такой платок всем моим особым гостям», — пояснил он. Мне казалось, что я не заслуживаю его времени и его доброты, и я с благодарностью склонил перед ним голову. Находясь в его обществе, мне стала более понятной добродетель бескорыстного служения. Он являлся человеком, преданным не только своим духовным принципам, но также несшим тяжкое бремя служения нуждам своего народа, часть которого находилась в изгнании, часть порабощена.
Бывают люди, для которых не существует непререкаемых авторитетов. В 1855 году Лондонское филармоническое общество пригласило Рихарда Вагнера дать в британской столице несколько концертов. Едва только Вагнер появился в Лондоне, как сразу же подвергся нападкам. В музыкальных кругах прошел слух, что он свысока относится к непререкаемым авторитетам: Моцарту, Керубини, Бетховену — и «мучает их в своих концертах», как ему угодно. Особенно раздражало лондонцев то, что он дирижирует симфониями Бетховена наизусть. Вагнеру дали понять, что это очень неприлично и неуважительно по отношению к Бетховену. И на следующем концерте партитура лежала на пюпитре. Успех концерта был чрезвычайный. Знатоки музыки окружили Вагнера и наперебой поздравляли: — Ведь мы вам говорили!.. Это совсем другое звучание! Настоящее бетховенское звучание! С каким совершенством вы взяли темп скерцо! Как гениально вели альты!.. С этими словами один из музыкальных знатоков схватил открытую партитуру, и — о ужас! — то был «Севильский цирюльник», да еще в переложении для фортепиано, да к тому же стоящий на пюпитре… вверх ногами.
Зачастую непререкаемость становится атрибутом власти. Фаткудинов З.М. пишет: Власть в России — это не символ могущественного влияния правителей и чиновников на судьбы народов, но и символ некоей сверхъестественности в восприятии ее населением, ибо веками внушали людям о божественности власти (царской), поэтому многие еще не избавились от синдрома рабства, а сам чиновник фактически и есть непререкаемый высший закон государства».
Для фетишистов непререкаемым авторитетом пользуется вещь, которой они поклоняются, ибо фетишизм как качество личности – склонность слепо поклоняться, слепо верить в неодушевленный предмет, вещь, пользующаяся непререкаемым авторитетом и безусловным признанием, наделенная, по представлениям фетишистов, сверхъестественной силой.
Петр Ковалев
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/