Светя другим, сгораю сам.
Латинское крылатое выражение
Дело ясное: для себя, для комфорта своего, даже для спасения себя от смерти, себя не продаст, а для другого вот и продает! Для милого, для обожаемого человека продаст! Вот в чем вся штука-то и состоит: за брата, за мать продаст! Все продаст! О, тут мы, при случае, и нравственное чувство наше придавим; свободу, спокойствие, даже совесть, все, все на толкучий рынок снесем. Пропадай жизнь! Только бы эти возлюбленные существа наши были счастливы.
Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание
Самоотверженность как качество личности – способность добровольно жертвовать своими интересами ради интересов других людей, достижения общей цели во имя дорогих им идеалов.
Отец больной раком девочки просил старца помолиться о своей дочке. Старец сказал бедняге: — Я буду молиться, но тебе, как отцу, тоже нужно чем-то пожертвовать, ибо самоотверженная любовь всегда привлекает Божественное милосердие. Отец спросил, чем же он может пожертвовать. — Пожертвуй какой-то своей страстью. Тот, мало что понимая в духовной жизни, ответил: — У меня нет страстей. — Ты куришь? — спросил старец. — Да. — Если из любви к дочери ты бросишь курить, то Бог ее исцелит. Мужчина тут же бросил курить, и его дочь вскоре полностью выздоровела, что засвидетельствовали врачи. Однако отец забыл о своем обете и опять стал курить. Тотчас же у девочки снова обнаружили рак, в той же тяжелой форме. Однако когда ее отец вновь пришел к Старцу, тот твердо сказал: — Если ты, отец, не имеешь мужества пожертвовать ради жизни дочери страстью, которая вредит твоему здоровью, то и я не смогу ничего для тебя сделать.
Самоотверженность – порыв благородной души. Она соткана из любви, доброты и сострадания. Истинная, безусловная любовь – это самоотверженность. Дружба – это тоже самоотверженность. Друг, готовый пожертвовать своими интересами, скоро будет в Красной книге. Поэтому так мало стало любви и дружбы. Самоотверженность всегда добровольно реализуется в связке с искренностью и честностью.
Самоотверженность – это преодолённый эгоизм. Чтобы пожертвовать своими интересами, нужно прочно встать на платформу бескорыстия, совестливости, великодушия и нравственности. В то же время, существуют и морально осуждаемые разновидности самоотверженности, в основе которых лежит систематическое волевое самопринуждение и насилие над природой личности. Терроризм, фанатизм, сектантство провоцируют своих легковерных приверженцев проявлять разрушительную и аморальную самоотверженность, что ведет к насилию и жестокости над другими людьми. Самоотверженность фанатика – убийственный аргумент для самооправдания в злодеяниях к другим людям. Такая самоотверженность исходит не из любви к людям, а из горделивых претензий стать спасителем человечества, миссионером распространения истинной веры.
Лайонел Шрайвер в книге «Цена нелюбви» пишет: «Однако твоя готовность отдать свою жизнь другому человеку, вполне достойная восхищения, вероятно, в некоторой степени объяснялась тем, что ты не совсем понимал, что делать со своей жизнью. Самопожертвование — легкий выход. Я знаю, это звучит злобно». Иван Гончаров вторит этой мысли в романе «Обломов»: «— Этого ничего не нужно, никто не требует! Зачем мне твоя жизнь? Ты сделай, что надо. Это уловка лукавых людей предлагать жертвы, которых не нужно или нельзя приносить, чтоб не приносить нужных».
Примером самоотверженности является опасная поездка больного А.П. Чехова на Сахалин в 1890 году. Как сообщила впоследствии его сестра Мария Павловна, «тогда ходили слухи о тяжком положении ссыльнокаторжан на острове Сахалине. Возмущались, роптали, но тем и ограничивались, и никто не предпринимал никаких мер… Антон Павлович не мог сидеть и спать спокойно, когда знал, что в ссылке мучаются люди. Он решил ехать туда». Вспоминает Корней Чуковский: «Ему было мало описывать жизнь, он хотел переделать ее. Человек, никогда не щадивший себя, он и нынче не дал себе ни малейшей поблажки. Многие другие писатели чуть только они добивались известности и выкарабкивались из тяжелой нужды, уезжали туристами куда-нибудь в Париж или в Рим, а Чехов вместо этого сослал себя на каторжный остров. За границей в ту пору он еще не бывал, и его очень тянуло туда. В конце восьмидесятых годов — то есть незадолго до сахалинской поездки — он строил десятки планов об увеселительной экскурсии в Европу: «Поехал бы на Кавказ или в Париж». «С каким удовольствием я поехал бы теперь куда-нибудь в Биарриц, где играет музыка и где много женщин». Мог бы отдохнуть где-нибудь у Средиземного моря, а он принудил себя, больного, отправиться в самое гиблое место, какое только было в России. И при этом пояснял кратко: «Надо себя дрессировать!»
Чехов «отправился туда, куда обычно людей гнали силой, — через всю Сибирь за тысячи и тысячи верст, поехал не по железной дороге, которой тогда еще не было, а на лошадях, в таратайке, в распутицу — по «единственным в мире» кочкам, колеям и ухабам, нередко ломавшим колеса и оси, выворачивавшим из человека всю душу. Его так жестоко трясло всю дорогу, особенно начиная от Томска, что у него разболелись суставы, ключицы, плечи, ребра, позвонки; его чемоданы то и дело взлетали на каждом ухабе, руки-ноги у него коченели от холода, и есть ему было нечего, так как он, по неопытности, не захватил с собою нужной еды, и несколько раз только чудо спасало его от смерти: однажды ночью его опрокинуло и на него налетели две тройки, а в другой раз, идя по сибирской реке, его пароход налетел на подводные камни. Но дело, конечно, не в этих опасностях, а в тех бесчисленных лишениях и муках, которые претерпел он в пути. Больно читать в его письмах, как, пробираясь по весеннему разливу в тележке, он промочил себе валенки и должен был в мокрых валенках поминутно выпрыгивать в холодную воду, чтобы придержать лошадей. «Плыву через реку, а дождь хлещет, ветер дует, багаж мокнет, валенки… опять обращаются в студень», и ко всему этому злая бессонница от невозможности вытянуться в неудобном возке. И все же он пробирается вперед и вперед; и, конечно, он не был бы Чеховым, если бы после всех этих мук не написал с какой-то станции одному из знакомых: «Путешествие было вполне благополучное… Дай бог всякому так ездить».
Здесь сказалась обычная его неохота говорить посторонним о своих испытаниях и подвигах. Между тем то был воистину подвиг. Каторгу русские писатели изучали и прежде, но изучали почти всегда по неволе, а чтобы молодой беллетрист в счастливейший период своей биографии сам добровольно отправился по убийственному бездорожью за одиннадцать тысяч верст с единственной целью принести хоть какое-нибудь облегчение бесправным, отверженным людям, хоть немного защитить их от произвола бездушно-полицейской системы,- это был такой героизм, примеров которого немного найдется в истории мировой литературы.
И как застенчив его героизм! Этот подвиг был совершен Чеховым втихомолку, тайком, и Чехов только о том и заботился, чтобы посторонние не сочли его подвига — подвигом. Он отправился на Сахалин не от какой-нибудь организации, не по командировке распространенной и богатой газеты, а на свой собственный счет, без всяких рекомендательных писем, в качестве обыкновенного смертного, не имея никаких привилегий. И когда он промок под дождем и, прошагав несколько верст по ужасной дороге по колена в воде, попал вместе с каким-то генералом в избу, генералу предоставили постель, генерал переоделся в сухое белье, а он, Чехов, должен был лечь на пол в промокшей насквозь одежде!
И там, на Сахалине, он взвалил на себя столько работы, что, конечно, из всех тамошних каторжников самым каторжным работником был в эти месяцы Чехов. Собирая материалы для своей будущей книги, он предпринял чудовищно трудное дело: перепись всего населения этого огромного острова, который вдвое больше Греции. Перепись была бы по силам большому коллективу работников, а он сделал ее почти без помощников, переходя из избы в избу, из одной тюремной камеры в другую. Мудрено ли, что поездка на каторгу вконец расшатала его и без того некрепкое здоровье. К тому же он простудился на обратном пути и стал кашлять гораздо сильнее, чем прежде. Его слишком ранняя смерть, несомненно, объясняется тем, что в тот самый период, когда он еще мог вылечиться от начавшегося у него туберкулеза, он несколько месяцев кряду провел в таких невыносимо тяжелых условиях, которые и для здорового могли оказаться губительными.
Кроме того, эта поездка буквально разорила его, так как он истратил на нее все свои деньги (одним ямщикам пришлось платить вдвое и втрое, да и случайные дорожные спутники обокрали его, как могли), и снова ввергла его в долгую нужду. Даже через четыре года после поездки он пишет: «Я истратил на поездку и на работу столько денег и времени, сколько не получу назад и в 10 лет». Еще позднее, когда он случайно очутился в глуши, в убийственно изнурительных условиях, у него в письме к Горькому вырвалась запоздалая жалоба: «О, это ужасно, это похоже на мое путешествие по Сибири». Но в то время, когда он вернулся из путешествия, кашляющий, с перебоями сердца, он о своих странствиях стал говорить в обычном ироническом тоне. «Да, Сашечка,- писал он своему старшему брату.- Объездил я весь свет, и если хочешь знать, что я видел, то прочти басню Крылова «Любопытный». Какие бабочки, букашки, мушки, таракашки!»
Петр Ковалев 2013 год
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/