Умствование как качество личности – склонность размышлять, пускаясь в слишком отвлеченные или ненужные рассуждения; использование ума впустую, вхолостую, без пользы.
Умствование — это постоянное желание из пустого сделать твердое. Знание ценно, если она стало частью жизненного опыта, усвоенным принципом. Можно прочитать десятки тысяч книг, выучить все энциклопедии мира наизусть и, всё же, оставаться в стороне от разумности и мудрости. Умствование может красноречиво и витиевато изъясняться, цитировать первоисточники, обсуждать различные философские течения, произносить длинные монологи, но его знание не апробировано практикой и поэтому словам умствующей особы никто не верит. Люди безошибочно определяют, что перед ними птица «Говорун», и знание его поверхностно, человек не смотрит внутрь себя и разбрасывает бесплодную информацию, которую не хочется применять в жизни.
Теория без практики мертва. Зачастую начетчики используют знание как способ потешить свою гордыню, самоутвердиться во мнении, что я умнее и лучше других. Накачав память различной не системной информацией они из невежественных глупцов превращаются в умствующих дураков.
Умствование – это бесплодная попытка познать истину без разума, ограничиваясь возможностями ума. Ум работает в режимах «приятно – неприятно», нравится – не нравится». Он нацелен на получение удовольствий, на удовлетворение потребностей чувств. У него отсутствует знание, как жить правильно. В отличие от ума, разум функционирует в режимах «правильно – неправильно», нужно – не нужно». Он стремится узнать «что такое хорошо и что такое плохо». Информация, не дошедшая до разума, остается пустельгой. В разуме новое знание анализируется, сопоставляется с уже имеющимся знанием и опытом, подвергается сомнению. Ум на это не способен. Он слышит и видит только то, что ему нравится, что он хочет видеть и слышать.
Ограниченное рамками ума, умствование блуждает по поверхности жизни. Характер умствования всецело зависит от того, под влиянием какой энергии живет ее носитель. Человек в невежестве, собрав вокруг себя себе подобных, с умным видом будет говорить, что живем только раз, поэтому надо прожить жизнь так, чтобы было стыдно о ней кому-то рассказывать, но приятно вспомнить. Невежественное окружение с удовольствием проглатывает его умствование: «Бери от жизни всё. Наслаждайся жизнью и наплюй на всех. Гуляй, рванина, от рубля и выше. Пей тут – там не дадут».
В Божественных откровениях Книги Премудрости Соломона разъясняется что такое «умствование». Под «умствованиями» надо понимать всякие рассуждения о том, что жизнь коротка. Она наполнена трудностями и проблемами. Как не старайся, все равно каждого человека ожидает смерть, и после его смерти о нем и о его делах забудут. Значит жизнь, данная Богом, такому человеку кажется никчемной и безрезультатной. Именно о запрете такого «умствования» говорится в Книге: «Неправо умствующие говорили сами в себе: «коротка и прискорбна наша жизнь, и нет человеку спасения от смерти, и не знают, чтобы кто освободил из ада. Случайно мы рождены и после будем как небывшие: дыхание в ноздрях наших – дым, и слово – искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух; и имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших; и жизнь наша пройдет, как след облака и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца и отягченный теплотою его. Ибо жизнь наша – прохождение тени, и нет нам возврата от смерти: ибо положена печать, и никто не возвращается».
Раз Бога нет, значит, всё позволено. Поэтому невежественное умствование призывает: «Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью; преисполнимся дорогим вином и благовониями, и да не пройдет мимо нас весенний цвет жизни; увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли; никто из нас не лишай себя участия в нашем наслаждении; везде оставим следы веселья, ибо это наша доля и наш жребий».
Умствование — это форма существования невежества. В хорошо известном фильме «За двумя зайцами» главный герой — Свирид Петрович Голохвостый, называющий себя Голохвастовым наглядно показывает, как проявляется пустое умствование. Одно удовольствие слушать его комичное умствование: «Главное у человека — не деньги. А натурально хформа! Ученость. Потому ежели человек ученый так ему уже свет переворачивается вверх ногами. Пардон, вверх дыбом. И тогда, когда тому, одному, которому не ученому, будет белое так уже ему, ученому, которому, будет уже как… — Зеленое? — Нет, рябое! Фимка дура! — Вы меня понимаете, Проня Прокоповна? — Очень! Мине тоже посля пансиена все другим кажется… Когда человек не такой, как вообще, потому один такой, а другой такой и ум у него не для танцевания, а для устройства себя для развязки своего существования, для сведения обхождения и когда такой человек, ежели он ученый поднимется умом своим за тучи, и там умом своим становиться становится еще выше лаврской колокольни и когда он студова глянет вниз, на людей так они ему покажутся… кажутся такие махонькие-махонькие… .. все равно как мыши. Пардон, как крыси. Потому, что это же человек! А тот, который он… это… он… он тоже человек, не ученый, но… Зачем же? Это ж ведь очень и очень! Да! Да! Но… нет! — Ну и разумный! — Аж страшно. — Позвольте закурить? — Курите на здоровье».
В романе Юрия Полякова «Козленок в молоке» рассказывается, как полуграмотного мытищинского мужика можно легко превратить в гениального умствующего богемного писателя-авангардиста. Хорошо напившись, писатель говорит своему приятелю: «— Готов поспорить: первого встречного дебила за два месяца я сделаю знаменитым писателем, его будут узнавать на улицах, критики станут писать о нем статьи, и вы будете гордиться знакомством с ним!» Для будущего умствующего гения писатель придумал двенадцать реплик: 1. Вестимо 2. Обоюдно 3. Ментально 4. Амбивалентно 5. Трансцендентально 6. Говно 7. Скорее да, чем нет 8. Скорее нет, чем да 9. Вы меня об этом спрашиваете? 10. Отнюдь 11. Гении — волы 12. Не варите козленка в молоке матери его! Каждая реплика произносилась после соответствующего сигнала писателя. Например, «Вестимо» — мизинец. «Обоюдно» — безымянный палец. «Ментально» — средний.
Хорошо натренировавшись, писатель выводит своего протеже в писательскую среду. К ним за столик присаживается один из писателей: «Во здравие! — кивнул Гера и поднял рюмку, оттопыривая мизинец. — Отнюдь! — брякнул передрессированный Витек, непроизвольно отреагировав на Герин правый мизинец. Я укоризненно посмотрел на Акашина — он виновато потупился. Выпили, перевели дух, потеплели взорами и закусили селедочкой. Я сделал Витьку незаметный знак, он, с облегчением отложив вилку и нож, серьезно осложнявшие ему прием пищи, взял в руки кубик Рубика и, задумчиво уставившись в пространство, начал со скрипом поворачивать грани. Принесли борщ. Витек быстро выхлебал и снова вернулся к кубику. Гера ел степенно, показывая, что его эти странные манипуляции с гексаэдром, испещренным буквами, абсолютно не волнуют, однако было заметно, что любопытство в нем накапливается, как мышьяк в локонах злодейски отравленного Бонапарта.
Дожевывая котлету, он наклонился ко мне и, показав глазами на Витька, тихо спросил: — Кто сей отрок? — Гений, — вяло отозвался я. — А кубик почто? — Ищет культурный код эпохи… Гера некоторое время сидел с непрожеванным куском во рту, соображая, потом сказал: — Ищите и обрящете… Выпили еще по чуть-чуть. Гера закусил хлебными крошками, которые тщательно смел со скатерти себе в горсть. Потом он неожиданно повернулся к Витьку и спросил: — Откель же ты таков? — Из фаллопиевых труб… — отлично среагировал Витек, продолжая вращать кубик. — Сочинительствуешь? — начал домогаться Гера. Я незаметно оттопырил большой левый палец. — Скорее да, чем нет! — бодро ответил Витек. — К славе взревновал? — продолжал допрос Гера. — Скорее нет, чем да, — молвил Витек, быстро скосив глаза на мою руку. — Трудненько будет! — Амбивалентно, — озвучил движение моего правого указательного Витек. — А испепелиться не боишься? — Вы меня об этом спрашиваете? — удивился Витек, сверившись с моим дрогнувшим левым средним. Гера невольно проследил направление его взгляда, но я забарабанил пальцами по скатерти, как бы отбивая популярный эстрадный ритм, а выражением лица продемонстрировал полную мысленную отдаленность от происходящего за столом. — А испепелишься — тоже в обходчики пойдешь? — вдруг скрипуче-ревнивым голосом спросил он. — Не вари козленка в молоке матери его! — торжественно отреагировал он. Гера от уважения помертвел. Потом посмотрел мне в глаза. Я выдержал взгляд, и он понял, что ему нужно делать, чтобы Витек никогда не стал его конкурентом. Он поднялся из-за стола, аккуратно промокнул салфеткой свои розовые губы и молвил: — Благодарствуйте за снедь и пиво. Счастливо оставаться. Оповещу в лучшем виде…»
Умствующий «гений» якобы написал роман «В чашу». Никто романа в глаза не видел, но слава уже пошла. Не было написано ни строчки, но критика и пресса соревновались друг с другом в восторженных комплиментах новому светочу мировой литературы. Американцы сделали Витька лауреатом Бейкеровской премии за ненаписанный роман. Книгу вышла только с заполненной титульной страницей. Остальные триста листов были чисты, как снег в горах.
В контексте умствования любопытен образ маститого критика Любин-Любченко. Если кто-то хочет понять такое качество личности как умствование, достаточно прочитать этот отрывок из романа, и всё станет предельно ясно: — Это гениально! — повторил он. — Вы, конечно, знаете, что в эзотерической философии пустота определяется как то место, которое создано отсутствием вещества, требуемого для строительства небес? — Амбивалентно, — ответил я. — Отлично. На саркофаге Сети Первого есть изображение пустоты, представляющее собой полунаполненный сосуд. Чашу… Я сразу понял тонкость названия романа! Но такой глубины даже не предполагал… — Вестимо, — значительно кивнул я.
— Теперь о чистых страницах. Они — белого цвета. Я даже не буду останавливаться на том, что, по Генону, белый цвет представляет собой духовный центр — Туле, так называемый «белый остров» — страну живых или, если хотите, рай. Кстати, Лойфлер в исследовании о мифических птицах связывает белых птиц с эротизмом… Понимаете? — Вы меня об этом спрашиваете? — вздрогнул я всем телом. — Но это еще не все. Чистая страница — это окно в коллективное бессознательное, поэтому, существуя в сознании автора и не существуя на страницах рукописи, роман тем не менее существует в коллективном бессознательном, куда можно проникнуть, распахнув, как окно, книгу… Понимаете? — Скорее нет, чем да… — А это практически и нельзя понять, не учитывая новейшие теории, трактующие человеческий мозг как особое считывающее устройство! Таким образом, чистая страница — это прежде всего шифр для выхода сознания в надсознание — к астральным сгусткам информационной энергии, где безусловно есть и сочиненный, но не записанный роман вашего Виктора… — Трансцендентально… — Да бросьте! Роман мог быть не только не записан, но даже и не сочинен вообще. Неважно! Главное — это шифр, открывающий тайники астральной информации, где каждый может найти свое. Только за это Виктору нужно поставить памятник напротив Пушкина! — Не варите козленка в молоке матери его! — ревниво сказал я. — Я смотрю, вы тоже попали под влияние Акашина: говорите просто его словами! Но это естественно: быть рядом с гением… Надеюсь, вы одобрите название, которое я дал творческому методу, открытому Виктором! Табулизм. — Почти — бутулизм…
— Ну что вы такое говорите? Это же — от «tabula rasa». Помните, римляне называли так чистую, выскобленную доску? Понимаете? Табулизм — это не просто возносящая нас ввысь энергия чистой страницы, это вообще запрет — табу на любое буквенное фиксирование художественного образа! Любое… В общем, подобно «концу истории» мы подошли к «концу литературы». И в этом гениальность открытия Акашина, равного открытиям Эйнштейна! Теперь-то мне ясен эзотерический смысл слова, сказанного им в прямом эфире! Ничего другого он сказать-то и не мог! — Не мог, — согласился я. — Вот именно: экскремент — это символ завершения духовной эволюции, в нашем случае — «конец литературы». Улавливаете? И только теперь я понял подлинный смысл его фразы: «Не вари козленка в молоке матери его…» — И какой же смысл? — Боже, я думал, вы умнее. Молоко какого цвета? — Белого. — Ну вот! Записывать литературу на бумаге так же недопустимо, это такое же табу, как у древних — запрет на смешанную пищу, на козленка, сваренного в молоке… А это значит, что даже самый невинный знак, начертанный на бумаге, навсегда закрывает нам выход к информационному полю Вселенной! Понятно? — Теперь — да. — А мне теперь понятно, почему мудрые американцы предпочли ненаписанный роман Виктора пачкотне этого графомана Чурменяева. Справедливость восторжествовала! Вот и все, что я хотел вам сказать. Я, кстати, написал об этом статью. «Табулизм, или Конец литературы».
Петр Ковалев 2013 год
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/