Не конфликтуй: с умным договорись, дурака обмани.
Михаил Литвак. Принцип сперматозоида
Вкрадчивость как качество личности – способность тонко рассчитанным поведением, лестью, притворной любезностью расположить к себе, войти в доверие.
За дверью аудитории слышен вкрадчивый голос преподавателя: — Дети, я Лектор. Кусок чего-то липкого ударился в доску рядом с его головой. На задних партах заулюлюкали. — Ты кто такой? — поинтересовался смуглый парнишка из первого ряда. — Лектор — улыбнулся тот. — Лектор! — восторженно завопила аудитория — У нас новый лектор! Значит, старая лекторша всё-таки сбежала! Хааа! Да вы только посмотрите на этого белого индюка! — А почему месье пришел именно к нам? — вкрадчиво спросили откуда-то сбоку. Месье хочет учить бедных мальчиков? — Месье попросили старые друзья. — Гыыы! У месье есть друзья! У свиней бывают друзья! – ученики веселились вовсю. – Наверное, у месье есть какое то имя? Мы же не хотим называть нашего нового друга просто лектором? Давай, не бойся, скажи нам, как тебя зовут! — Я уже говорил вам, как меня зовут. Вы просто не правильно меня поняли дети — ответил преподаватель, вкрадчиво подошел к двери и аккуратно закрыл ее на ключ. Лектор — это не моя должность. Это моя фамилия. А зовут меня Ганнибал.
Вкрадчивость, как пантера, умеет, когда ей нужно, приласкаться, но ее острые, спрятанные когти всегда готовы к действию. Вся она изготовлена к прыжку. Зная свою блестящую реакцию, она уверенно себя чувствует в окружении лиц более сильных физически, но уступающих ей в хитросплетениях ума, в умении грациозно, мягко и гибко решать свои проблемы. И.а. Крылов в басне «Крестьянин и змея» писал: «Известно, что змея умна: Так вкралась к мужику она, Что ею только он и клялся и божился».
Женщина без вкрадчивости – всё равно, что твердолобый баран на узком мостике. Как можно добиться исполнения своего намерения с мужчинами, природе которых свойственна прямолинейность, твердость и нежелание резко изменять свои жизненные установки? Идти на таран, в лобовую атаку? Глупо и неэффективно. Брать мужчину на абордаж также бессмысленно, как безрассудно войти в дом не через дверь, а через метровую кирпичную стену. Разумная женщина откажется от своего намерения в пользу намерения мужчины, но так, чтобы реализовалось ее намерение. Для этого и нужна вкрадчивость как скрытое, мощное, резервное оружие женщины.
Женская вкрадчивость – это скрытая сила, поддерживающая отношения с мужчиной. Вкрадчивость дает женщине силы вести мягкую политику в межличностных отношениях с мужем. Разумная жена обладает умением вкрадчиво проникать в сознание мужа, читать его мысли, желания и намерения. Она наперед знает о его настроениях и помыслах. Поэтому вкрадчивость жены всегда шагает нога в ногу с покладистостью, послушностью, заботливостью, кротостью и смиренностью. Для этого требуется женское благоразумие и здравомыслие. Куда проще фыркнуть, наскандалить, тряхануть его так, чтобы электрический стул показался раем. Но грубостью ничего не добьешься. Когда женщина забывает о необыкновенной силе мягкости и вкрадчивости своего голоса и отдает предпочтение грубости, она утрачивает женственность в глазах мужчины. Он воспринимает ее как равного себе агрессора и, соответственно, отвечает агрессией. Против женской вкрадчивости мужчина безоружен. Ещё один важный момент. Разумная женщина проявляет благодарность к мужчине вкрадчивым голосом. Что это означает? За женским «Спасибо!», произнесенным вкрадчивым голосом, должно звучать: «Я достойна, чтобы ты для меня это сделал и счастлива».
В одном из древних трактатов описывается сила женской вкрадчивости: «Словно пчела в весеннюю пору юная прелестница наслаждалась цветочными запахами. Многих людей и богов обольщала уже она своими зовущими движениями, певучим голосом, вкрадчивым взглядом. Еще ни один муж, едва завидев ее, не мог уберечь своего сердца от молниеносной стрелы бога любви. Стоило ей вымолвить слово, как влюбленному казалось, что из уст девы в душу его струится медовый хмель».
Недаром русский поэт Е.А. Баратынский писал:
Страшись прелестницы опасной,
Не подходи: обведена
Волшебным очерком она;
Кругом ее заразы страстной
Исполнен воздух! Жалок тот,
Кто в сладкий чад его вступает, —
Ладью пловца водоворот
Так на погибель увлекает!
Беги ее: нет сердца в ней!
Страшися вкрадчивых речей
Одуревающей приманки;
Влюбленных взглядов не лови:
В ней жар упившейся вакханки,
Горячки жар — не жар любви.
В мужском обличье вкрадчивость в зависимости от человека может выступать в большом разнообразии форм. Она может свидетельствовать, с одной стороны, о неискренности и притворстве, а, с другой, об уравновешенности и взвешенности. Вкрадчивость может быть скрытой формой выражения страха, а может прятать за собой терпеливую и сдержанную дипломатичность, может проявлять коварство и вероломство, а может отражать исключительную способность самоконтроля.
Гением вкрадчивости и сопутствующих ей качеств был Андрей Иванович Остерман – один из сподвижников Петра Великого, а затем Анны Иоанновны. Анну посадили на престол при наличии многих претендентов. Пользуясь ситуацией, Голицыны, Долгорукие и другие верховники решили ограничить самодержавную власть в свою пользу, потребовав от Анны подписания определённых условий, так называемых «Кондиций». Согласно «Кондициям» реальная власть в России переходила к Верховному тайному совету, а роль монарха сводилась к представительским функциям.
Остерман был коварный и вкрадчивый человек, умевший быстро завоевывать доверие и переходить на конфиденциальный тон. Он ничем не был связан с Россией и смотрел на неё как на арену для своего честолюбия. К русскому народу он относился свысока и, как человек худородный, презирал родовитых людей, пользуясь ими для своих целей. В виду его «политики» действовать через других и за спиной других А. П. Волынский считал его за человека, «производящего себя дьявольскими каналами и не изъясняющего ничего прямо, а выговаривающего всё темными сторонами». Когда обсуждался текст «Кондиций», он вкрадчиво сказал Голицыну: «Я человек иноземный, не мне о русской воле судить».
Валентин Пикуль в романе «Слово и дело» пишет: «Обложенный подушками, натертый мазями, в духоте комнат катался в колясочке Остерман, благодушный и всепобеждающий. Иногда ему хотелось поболтать интимно и располагающе… Хотя бы с Корфом! — Осторожнее, милый Корф, тут порог. Вы сейчас везете славу России… Через этот порог переступали послы великих держав. А что им надо от бедного Остермана? Как вы думаете? — Русских солдат и русского сырья, — догадался Корф. — Вот именно… Остерман не так уж глуп, как другие вестфальцы, которые ищут славы при дворах Гессенском или Ганноверском, при князьях Цербстских или Сальм-Сальмских… Нет, я бежал из Вестфаля прямо в Россию — страну ужасную, варварскую. А таких стран всегда боятся. И всегда в них заискивают. Теперь через этот порог посланники цесарей ползут на брюхе! Остерман щедро раскрыл перед Корфом свою табакерку: — Спасибо вам, что возите меня… Ах, Корф! Сколько у меня завистников! Есть такой человек на Руси, которому я еще не успел сделать ничего дурного… Артемий Волынский! Слышали о нем? — Это он был послом России в Персии? — спросил Корф. — Да, это он. А теперь сидит на Казани губернатором… И знаете, что этот обормот клевещет на меня? Хлопнула дверь: на «великом» пороге выросла фигура жены. — Марфутченок взволнованна, — сразу определил Остерман. — Да, — ответила жена. — Я не понимаю, что произошло… Матюшкин и Трубецкой, Голицын и Василий Лукич… — Какое странное соединение имен! — заметил Остерман. — Враги между собой, они компанией были у императрицы… — Где Левенвольде? — заторопился Остерман, бледнея. — Он, как всегда, дежурит во дворце… Остерман вцепился в руку Корфа: — Я еще не знаю, что именно произошло во дворце, но что-то произошло. Везите в кабинет меня быстрее… к столу! Подбитые войлоком, мягко и неслышно крутились колеса. — Двери! — велел вице-канцлер, и Корф плотно затворил их. — Простите, Корф, но вас я не стесняюсь, и буду думать вслух, мне так удобней… Партия князя Черкасского (увы, кажется, партии на Руси появились!) состоит из высокопородных разгильдяев. Зато проект Матюшкина потянул за собой легион мелкого служивого дворянства… Так! Генералитет строится за ними. Если все эти партии сошлись с мнением верховников, то это значит, что против Остермана — вся Россия… Так? — спросил он Корфа. — Ваша правда, — почтительно отвечал курляндец. — А что может сделать один Остерман против всей России? — Ничего, — поклонился Корф с усмешкою недоброй. — О, как вы ошибаетесь, бродяга… — Остерман засмеялся вдруг, повеселев. — Садитесь же к столу, пишите! Но прежде я скажу вам то, чего не успел досказать ранее… А именно — об Артемии Волынском. Знаете, что клевещет на меня этот дерзкий, дурно воспитанный человек с замашками лесного разбойника? — Волынский таков и есть? — ужаснулся Корф. — Да, он еще страшнее… Этот ужасный человек говорит, что я протекаю темными каналами. И боюсь яркого света… Пишите, Корф, — заторопился вдруг Остерман, — пишите на Митаву! Пусть ваши рыцари Курляндии едут на Москву… Азии самой историей суждено потесниться перед германцами, так пусть это случится на столетие раньше срока. Корф отбросил перо: — Нет, барон. Пишите сами. Разве вы не знаете кондиций, которые оговаривают наше пребывание в России? Боюсь, как бы Азия не потеснила нас на столетие раньше срока… — Трусишка Корф, — сказал Остерман. — Это вы, глупые курляндцы, еще считаете себя государством. На самом же деле вы давно вписаны в пределы русские… Да, да! На правах губернии! Вот и пусть из Митавы (как из столицы губернии) срочно выезжает депутация, дабы поздравить Анну Иоанновну с восшествием на престол. Любой курляндский ландрат имеет на то право… Так чего ж вы испугались, Корф? — Кому писать? — спросил Корф. — Мне нужен сейчас Густав Левенвольде, который намного умнее своего красивого брата — Рейнгольда, и еще… нужен Бирен, пусть ландраты прихватят его по дороге на Москву! — Вы играете головой Бирена, — намекнул Корф. — Играть головами — это моя давняя профессия. Но еще никто не подумал о моей голове… О боги, боги! — закатил глаза Остерман… И поскакал гонец. Пало под ним восемнадцать лошадей, пока он домчал до Митавы. Загнал их насмерть — так спешил!
… Анна Иоанновна величаво обернулась к министрам. — Что делать мне? — прищурилась. — Вы слышите? — Раздери их, сестрица, — вопила Екатерина Иоанновна. И тогда Анна, силу почуяв, начала актерствовать. — Ума не приложу, — сказала, по бокам себя хлопнув, — каково быть мне? Народ просит рвать кондиции те. А оне мной уже апробованы… Нешто ж я смею переступить через слово свое высокое — слово государево? От дверей — над головами шляхетства — уже плыли к ней листы кондиций. За окнами дворца плеснуло солнечно, и Голицын вперед шагнул, подхватил бумаги. «Ради чего жил, надеялся… Прощай!» — Вот они, ваше величество, — и сам протянул их Анне. Стало тихо-тихо… медленно сочилось за окнами солнце. — Василий Лукич, — спросила Анна, — стало быть, ты обманул меня тогда на Митаве? Кондиции те твое мнение, а не народное? Кто-то навзрыд рыдал — в углу, за печками, избитый… — Рви! — снова взвизгнула Дикая герцогиня. Треснула бумага наискосок — и кондиций не стало. — А буду я вашей матерью! — проорала Анна Иоанновна сипло. — Изолью на Русь и народ свои монарший милости… — Обернулась к гвардии. — Вам, заступники мои, спасибо царское. Вы мне словно тюрьму отворили: теперича я свободна — что хочу, то и делаю! «А это что? Проект Татищева? Дурак…» — И локтем Анна Иоанновна спихнула все проекты наземь. Спросила: — Где канцлер?.. Гаврила Иваныч, оповести всех министров иноземных, что я приняла с а м одер ж с т в о… Да графа Ягужинского из узилища тайного, яко слугу моего верного, выпустить немедля… Фельдмаршал! — повернулась она к Долгорукому. — Ты арестовал графа, теперь сам и верни ему шпагу. Хлопнула в ладоши — высоко замер хлопок под сводами: — Быть иллюминации на Москве, и народу за меня радоваться! Настежь раскрылись двери. Толпа раздалась. Не в колясочке, не в подушках, а своими ногами — бодренько! — шагал Остерман. — Великая государыня! — и упал перед престолом. Анна не выдержала — пустила слезу. — Великий Остерман! — отвечала с чувством.
О вот вчитайтесь в повадки вкрадчивости: «Остерман такого вопроса давно ждал: — Великая государыня, под Долгорукими яма не нами вырыта, с них и следует начинать. Но вот Голицыных покамест возвысить надобно, дабы, поднимая одно семейство, другое уронить способнее! — Дав уме ли ты? — всплеснула Анна руками. — Дмитрий-то Голицын есть злодей мой главный. Топор по шее его плачет! — Время топора не пришло. По коронации вам, государыня, еще милости оказать следует. И сильны Голицыны в общенародье, как люди грамотные, за то их и Петр Великий жаловал, не любя… — А фамилия Долгоруких шатка, — поразмыслила Анна. — Кажись, спихнуть-то их нам и нетрудно станется? — Однако, — придержал ее Остерман, — невеста государя покойного, княжна Екатерина Долгорукая, брюхата от царя ходит. Утроба пакостная носит в себе претендента на престол российской… — Блументросту скажу! — зарычала Анна Иоанновна. — Пусть вытравит из нее семя Петрово, семя охальное… Блудница она! — Но, — закончил Остерман тихо, — покуда Долгорукая плода не произведет, трогать ее фамилию неудобно… Выждем! Анна Иоанновна села на постель. Тяжко обдумывала. — Волю взяли, — заговорила, — бумаги писать. Эвон, все так и кинулись на перья, проектов всех теперь на возу не увезти… С Сенатом-то, — спросила, — как быть? Просило меня шляхетство, чтобы сенаторство в двадцать одну персону иметь… Куды их столько? — Ваше величество, Сенат непременно надобен. — А верховных министров — куды деть? — В Сенат! — отвечал Остерман… — Ой, не мудри, Андрей Иваныч! Выскажись, как на духу. Остерман чуточку улыбнулся — с лаской: — Сенату быть, но лучше бы… не быть! Коллегиальное правление, матушка, тем и невыгодно, что при нем всегда противные и разные мнения бывают. А для власти самодержавной необходимо лишь одно мнение — ваше! Единоличная сатрапия всего удобнее, лишь доверенные персоны должны замыслы монарха своего ведать. — То дельно говоришь, Андрей Иваныч! А… Сенат? — Сенат можно создать, как и просило шляхетство. Но дел важных сенаторам не давать, дабы несогласий заранее избегнуть. — А кто же тогда Россией управлять будет? От чтения бумажного я временами в меланхолию впадаю жестокую, справлюсь ли? И тогда Остерман, побледнев, разом облокотился на стол: — Кабинет вашего императорского величества, — сказал он. Анна с постели соскочила, разрыла пуховые подушки кулаками. — Думаешь ли? — спросила. — Кабинет сей опять Верховным советом обернется! Опять кондиции каки-либо изобретут в пагубу мне! — Никогда этого не случится, ежели доверите Кабинет персоне, уже не раз доказавшей вашему величеству свою нижайшую преданность… Остерман только пальцем на себя не показал, но было ясно, чего он домогается, и царица его желания разгадала… — И ладно, коли так, — приободрилась Анна. — Дела сами к рукам твоим липнут, Андрей Иваныч… Ты уж не дай мне пропасть. А есть ли у тебя человечишка верный, дабы он канцелярию мою тайную берег, яко глаз свой? — Ваше величество, — снова кланялся Остерман, переливаясь муаром одежд, — коли человек к делам тайным цепью прикован, то поневоле становится верным. А тайно содеянное — тайно и осудится! Велите лишь — и все исполнится по воле вашей…»
Петр Ковалев
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/