Запирательство как качество личности – склонность упорно не признавать свою вину, отрицать, упрямо не сознаваться в своих непотребных словах, проступках, провинностях.
Один человек подрался со слугой губернатора и откусил ему нос. Губернатор вызвал злодея, чтобы допросить и наказать, но тот стал вилять и запираться. – Кто же тогда откусил нос моему слуге? – спросил губернатор. – Он сам и откусил. – Как это человек сам может откусить себе нос?! – Он же слуга великого губернатора, он всё может.
Запирательство – упорное нежелание раскаяться, признать свою вину, сказать правду.
– Не скажешь подлинной (правды), скажешь подноготную, – говорили палачи обвиняемому, если считали, что он продолжает запираться. И тогда наступал черёд следующей, еще более ужасной пытки. Несчастному загоняли под ногти пальцев рук и ног железные гвозди. Правда, выведанная при этом истязании, называлась «подноготной». Отсюда «узнать всю подноготную» значит: проникнуть в тайну, выведать всю правду.
В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона «Запирательство» трактуется как упорное нежелание привлеченного к уголовной ответственности лица раскрыть истину. В прежнем порядке уголовного процесса, с формальной теорией доказательств, сознание подсудимого имело первенствующее значение, и к получению его направлены были все усилия следственного производства. Нежелание подсудимого или обвиняемого раскрыть истину тормозило следствие, поэтому следствие и вызывало ряд мер, направленных к тому, чтобы сломить упрямство запирающегося. Пытка имела целью, главным образом, вынудить сознание, заставить обвиняемого отказаться от запирательства. Исходили из мысли, что обвиняемый виновен, а если он виновен, то запирательство его само по себе дает право на принятие репрессивных мер. В реформированном процессе обвиняемому предоставлено право не давать никаких объяснений по делу, и закон предупреждает, что молчание подсудимого не должно быть рассматриваемо как доказательство его виновности; воспрещено домогаться сознания обвиняемого обещаниями, ухищрениями, угрозами и тому подобными мерами; если обвиняемый откажется отвечать на данные ему вопросы, то следователь изыскивает другие законные средства к открытию истины. По законам о судопроизводстве уголовном в тех местностях, где не введены в действие судебные уставы, следователь обязан увещевать обвиняемого, чтобы он показывал по сущей правде, а при явном запирательстве для увещания пригласить священника Запирательство подсудимого возвышает меру наказания, которому он подлежит в случае признания его виновным; оно рассматривается как признак нераскаянности и закоренелости злой воли.
Во времена Елизаветы была попытка заговора, в котором участвовала будущая императрица России Екатерина. Арестовав основных заговорщиков, Елизавета Екатерину сначала не тронула. Та какое‑то время пребывала в невероятном расстройстве чувств, видя перед собой если не плаху, то, по крайней мере, палаческий кнут и необозримые сибирские просторы (Елизавета в гневе бывала не самой доброй императрицей в мире…) Но старая лиса Бестужев перед арестом успел сжечь все до единой уличающие бумаги — о чем через верных людей и сообщил Екатерине. Екатерина воспрянула…
Следствие велось активнейшим образом — под руководством самой Елизаветы, из‑за позорного бегства Апраксина выставленной перед всей Европой неведомо даже и кем… Но не было улик, ни единой. Апраксин талдычил про неблагоприятные обстоятельства, Бестужев молчал как рыба. Молчали или запирались остальные арестованные по делу: бывший учитель русского языка Екатерины Ададуров, бывший ювелир Екатерины Бернарди, бывший адъютант Разумовского Елагин. Отчего‑то никого из перечисленных не пытали, что довольно странно — во времена Елизаветы пытка была еще в большом ходу. Не исключено, что круг заговорщиков был гораздо шире, и те влиятельные лица, что оставались в стороне, втихомолку обеспечили самое гуманное ведение следствия (подобное в истории известно).
Ну не было у Елизаветы ни единой улики против этой компании, хоть ты тресни! Разве что пара‑тройка совершенно пустяковых писем Екатерины к Апраксину, которые при самой извращенной фантазии за улики всё же сойти никак не могли… И императрица заколебалась. Она вызвала Екатерину, самолично учинила ей допрос — но Екатерина упорно запиралась, не моргнув глазом, разыгрывала оскорбленную невинность и даже попробовала показать характер: ну, коли так, то отпустите вы меня, Елизавета Петровна, назад в Германию!
Присутствующему здесь же Петру эта идея пришлась весьма по вкусу. Но Елизавета всё еще колебалась. Понять ход ее мыслей легко: прямых улик нет, надежных показаний нет, ни с того ни с сего высылать на родину великую княгиню, мать наследника престола… Положительно, Европа не поймет! И она Екатерину оставила в прежнем высоком положении, посчитав, что та полностью оправдалась.
В запирательстве порой проявляется недюжинная выдумка на оправдания:
— Свою супругу, Свиридову А. И., я голышом по двору не гонял, а просто хотел обнять и поцеловать. А она не поняла, и поэтому кричала. Топором я отмахивался от комаров. Вообще у нас дружная и здоровая семья, не то, что у моего отца-сумасшедшего.
— Я всю ночь писал объяснительную по поводу вчерашнего опоздания на работу и поэтому проспал»?
— Чтобы доказать товароведу магазина “Сапожок” А. Hабойко, что я сдаю сапоги, потому что у них слишком широкое голенище, мне пришлось их надеть ей на голову и застегнуть молнию. Также могу заявить в свое оправдание, что я не застегивал молнию до конца, чтобы товаровед А. Hабойко могла дышать.
— Я не запираюсь. Я не хотел красть чемодан. Проходя мимо потерпевшего, я поскользнулся, машинально схватился за его чемодан, после чего по инерции пробежал с ним пятьдесят метров.