Шкурничество как качество личности – склонность заботиться исключительно о собственной выгоде в ущерб другим, ставить собственные интересы превыше всего, не брезговать для достижения своих корыстных целей продажностью, предательством, вымогательством.
Шкурник и выгода, алкоголик и бутылка, наркоман и доза. Шкурничество тянется к выгоде, как младенец к соске. Трудно отыскать непотребство, которое оно остережется перейти ради выгоды. Совесть, честь, достоинство, нравственность – всё это для шкурника глупые, атавистические понятия.
Человек в страсти живет согласно поговорке: «Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше». Это вполне соответствует его представлениям о счастье. Но когда в этот поиск лучшего добавляется чрезмерность, непомерная жадность и алчность, когда теряется всякое чувство меры, когда растаптываются моральные и нравственные принципы, сразу угадываются грязные «пальчики» шкурничества. А.Н.Толстой в романе «Гиперболоид инженера Гарина» пишет о шкурниках послевоенной поры: «Откуда, из каких чертополохов после войны вылезли эти… молодчики… с воспалёнными щеками, трудно поддающимися бритве? …Волосатые пальцы их плели из воздуха деньги, деньги, деньги…»
С древних времен шкура животных были в большой цене. Человеку нужно было оберегаться от холода. Поэтому шкурное дело всегда было прибыльным. В народном сознании постепенно сформировались ассоциации: шкурник – прибыль, выгода, большой интерес. Отсюда выражения «шкурный интерес», «шкурная душа», «шкурные замашки», то есть каждый думает о своей «шкуре», забывая о других. Есть еще такая версия. Слово «шкура» ранее произносилось, как «скора». А произносить стали «ш»кора (шкура). Это слово в презрительном значении применялось к женщинам легкого поведения. Отсюда постепенно и перешло значение слова ш(с)ку(о)ра в разговорную речь. Поговорка «Своя рубашка ближе к телу» тоже повлияла на ассоциативный ряд шкурничества.
Шкурничество – дочь жадности. «Мама» воспитала дочь в духе, что главное в жизни успеть хапнуть, не упустить свой шанс, обставить других любыми средствами, вовремя рвануть одеяло на себя, не задумываясь о других. Хватай и не думай о совести, нещадно расталкивай всех, иди по головам, но обеспечь себе место под солнцем.
Послушная «дочь» мигом уразумела вкус халявы, дармовщины и легкой наживы. Теперь, когда случай выбрасывал какие-либо ценности «на драку-собаку», ей уже не было равных. Во времена «славной» приватизации обычные граждане почувствовали на «своей шкуре» класс истинных фаворитов шкурничества в сфере как хапать, рвать и пилить народное добро между собой. Березовские, Гусинские, Ходорковские, Абрамовичи не оставили «лошистой биомассе» никаких шансов. В шкурной грызне они облапошили народ и до сих пор выглядят так же мерзко, как солдат, отнявший у ребенка конфету. Люди хотели немного – справедливости. Но вышло, как в стихотворении Михаила Лермонтова: «Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил. В его протянутую руку».
Про Шкурника говорят: «Глаза завидущие, руки загребущие». Шкурник считает, что за деньги и дурак купит. А попробуй без денег раздобыть, урвать, «получить в дар», найти. Купить можно лишь в крайнем случае, когда цена на товар бросовая, когда его реальная стоимость в разы превышает номинал.
Шкурник – это всегда вор, стяжатель, коррупционер. Всё, что плохо лежит, буквально липнет к его рукам. Шкурников называют «душными» людьми. Излюбленная шкурниками должность – должность снабженца, интенданта, ибо здесь можно разгуляться на разворовывании снабжения и довольствия.
За шкурность одних всегда расплачиваются невинные люди. Александр Бушков в книге «Екатерина II. Алмазная Золушка» приводит удивительный по своей масштабности и низости пример шкурничества.
Степан Федорович Апраксин, обладатель высшего воинского звания «генерал‑фельдмаршал» и кавалер высшего ордена Российской империи Андрея Первозванного. Именно он был назначен главнокомандующим русскими войсками, действовавшими против Фридриха. Хотя Апраксин достиг высшего воинского звания, военачальник из него был никакой. Весь его военный опыт укладывался в два года военных действий против Турции, в 1737‑1739 гг., когда он был в чине всего‑навсего секунд‑майора (тогдашнее майорское звание делилось на две ступени: секунд‑майор и премьер‑майор). Он, правда, отличился при штурме Очакова, за что был сделан «полным» майором и получил поместья, но все равно, этого маловато, чтобы не то что считаться полководцем, но и попасть в фельдмаршалы…
Секрет в том, что Апраксин долго служил в Семеновском полку, одном из двух престижнейших — но своим возвышением обязан был опять‑таки не этому, а тесной дружбе с влиятельнейшими при дворе персонами: канцлером Бестужевым, Алексеем Разумовским и Иваном Шуваловым. И высший орден империи отхватил благодаря этим связям. Меж тем, современники, что примечательно, относились к выскочке скверно, его чуть ли не в глаза именовали «неженкой», «рохлей» и даже «трусом»…
Однако, когда встал вопрос о главнокомандующем, назначили именно Степана свет Федоровича. Не удивительно — с такими‑то покровителями… Отзывы участников Семилетней войны с российской стороны единодушны: это был не главнокомандующий, а наказание Божье. Хорошо еще, что под его началом служило немало толковых генералов, они и ковали победу, сплошь и рядом игнорируя идиотские распоряжения обладателя Андреевской ленты…
В августе 1757 г. состоялось победное для русского оружия сражение при гросс‑Эгерсдорфе. Путь на Кенигсберг, древнюю столицу Пруссии, был открыт — сам Фридрих в то время воевал далеко оттуда, на юге и западе, и Кенигсбергу ничем помочь не мог. Армия приготовилась к марш‑броску…
И тут к Апраксину примчался курьер от Бестужева с Екатериной — у Елизаветы снова удар, и доверенные врачи ручаются, что на сей раз она точно не выживет! О войне с пруссаками Апраксин забыл моментально: теперь подчиненные ему полки были гораздо нужнее в России. Апраксин, несомненно, хорошо представлял, какие награды и пожалования можно огрести, оказавшись на нужной стороне в такой момент…
И началось никому не понятное отступление, больше всего похожее на паническое бегство, словно не пруссаки, а именно Апраксин был разбит наголову. Пятнадцать тысяч раненых и больных Апраксин попросту бросил. Велел бросить, заклепав предварительно, восемьдесят пушек. Бросали все — запасы оружия, боеприпасы, амуницию, топили в реке баржи с продовольствием, оставляли обозы. По пятам Апраксина шел с небольшим отрядом прусский генерал Левальд и подбирал богатейшие трофеи, заодно ломал голову, что у русских произошло и откуда этакое массовое помешательство — потому что, на взгляд любого непосвященного в петербургские дворцовые интриги наблюдателя, так драпать после несомненной победы могли только рехнувшиеся умом…
В русском лагере думали кое‑что похуже. Молодой генерал Петр Панин украдкой покинул штаб Апраксина и верхом помчался в столицу, опережая отступающие войска. Пока он скакал, пока Апраксин отступал чуть ли не бегом, превратив отлично оснащенную, вооруженную и снабженную всем необходимым армию чуть ли не в стадо… Елизавета, вдруг, вопреки эскулапам, выздоровела. Тут к ней и ворвался Панин, с порога рявкнул сохранившиеся в истории слова: — Матушка, измена ! Руби головы!
В самом деле, при подобных обстоятельствах общественное мнение (и вовсе не обязательно простонародное) склоняется прежде всего к тому, что такое поведение нельзя объяснить иначе как изменой. Моментально родились сплетни (дошедшие до нашего времени и попавшие в исторические романы), будто Апраксин попросту хапнул немалую взятку от Фридриха. Молва даже разносила захватывающую историю со всеми подробностями: будто бы Апраксин засунул полученное от прусского короля золото в бочонок, для маскировки напихал туда селедок (по другой версии, налил постного масла) и отправил супруге с верным человеком. А тот будто бы оказался не таким уж верным — золото вытащил и присвоил, благо в сопроводительном письме говорилось только о селедке (постном масле). Апраксин, якобы, прибыв домой, первым делом, не успев сапоги от пыли отряхнуть, поинтересовался у супруги: — Как селедочка? — Объеденье! — ответила супружница. — Почитай, всю уже доели. Что ж так мало прислал, Степушка? Тут Апраксин, согласно легенде, побледнел, затрясся и возопил: — А золото где же? И, узнав от супруги, что никакого золота ей не передавали — ни монеточки! — упал и умер от огорчения…
На самом деле все было совершенно иначе. Апраксин, как легко догадаться, не только до дома не добрался, но и в столицу не успел доехать — посланные навстречу хмурые господа из Тайной канцелярии повязали его перед Петербургом… Не пряниками же угощать? Апраксин оказался в самом что ни на есть идиотском положении — он твердо рассчитывал, что императрица умрет, власть сменится, и никому ничего объяснять не придется, наоборот, будут сплошные похвалы и награждения. А объяснять‑то и пришлось… Апраксин, одурев от страха, нес всякую чепуху: что у него, дескать, не было ни сил, ни средств, порох кончился, лошади померли от бескормицы, пушек не хватало, из Петербурга присылали дурацкие указания, не имевшие ничего общего с реальной военной обстановкой…
Его пока что не пытали — не было высочайшего распоряжения — но те самые хмурые господа из Тайной канцелярии грамотно и аргументированно доказывали, что брешет генерал‑фельдмаршал, как сивый мерин… В Петербурге наконец‑то арестовали канцлера Бестужева и его сообщников. Екатерину пока что не тронули, она какое‑то время пребывала в невероятном расстройстве чувств, видя перед собой если не плаху, то, по крайней мере, палаческий кнут и необозримые сибирские просторы (Елизавета в гневе бывала не самой доброй императрицей в мире…) Но старая лиса Бестужев перед арестом успел сжечь все до единой уличающие бумаги — о чем через верных людей и сообщил Екатерине. Екатерина воспрянула…
Следствие велось активнейшим образом — под руководством самой Елизаветы, из‑за позорного бегства Апраксина выставленной перед всей Европой неведомо даже и кем… Но не было улик, ни единой. Апраксин талдычил про неблагоприятные обстоятельства, Бестужев молчал как рыба. Молчали и остальные арестованные по делу: бывший учитель русского языка Екатерины Ададуров, бывший ювелир Екатерины Бернарди, бывший адъютант Разумовского Елагин. Отчего‑то никого из перечисленных не пытали, что довольно странно — во времена Елизаветы пытка была еще в большом ходу. Не исключено, что круг заговорщиков был гораздо шире, и те влиятельные лица, что оставались в стороне, втихомолку обеспечили самое гуманное ведение следствия (подобное в истории известно).
Ну не было у Елизаветы ни единой улики против этой компании, хоть ты тресни! Разве что пара‑тройка совершенно пустяковых писем Екатерины к Апраксину, которые при самой извращенной фантазии за улики все же сойти никак не могли… И императрица заколебалась. Она вызвала Екатерину, самолично учинила ей допрос — но Екатерина от всего отпиралась, не моргнув глазом, разыгрывала оскорбленную невинность и даже попробовала показать характер: ну, коли так, то отпустите вы меня, Елизавета Петровна, назад в Германию!
Присутствующему здесь же Петру эта идея пришлась весьма по вкусу. Но Елизавета все еще колебалась. Понять ход ее мыслей легко: прямых улик нет, надежных показаний нет, ни с того ни с сего высылать на родину великую княгиню, мать наследника престола… Положительно, Европа не поймет! И она Екатерину оставила в прежнем высоком положении, посчитав, что та полностью оправдалась.
Нужно было что‑то делать и с Апраксиным, так и сидевшим под следствием. До сих пор можно встретить утверждение, что под замком его держали три года. На самом деле — всего девять месяцев. В конце концов Елизавета вызвала Шувалова и спросила: — Ну, как там фельдмаршал? Молчит? — Молчит, — уныло кивнул «великий инквизитор». — Ну что ж, — задумчиво промолвила Елизавета. — Может, и нету за ним ничего? Коли молчит, остается последнее средство — освободить…
Шувалов поехал туда, где сидел под арестом Апраксин, вызвал подследственного к себе и с превеликим сожалением — такой клиент из рук выскальзывает! — молвил: — Ну что ж, Степан Федорыч, последнее средство осталось… Он, конечно, имел в виду освобождение. Но Апраксин решил, что сейчас его уж непременно подвесят на дыбу и начнут гладить по спине горящими вениками (был в те времена такой метод активного следствия). Побелел, грянулся со стула на пол, и, когда его подняли, он был уже неживой…
Петр Ковалев 2013 год
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/