Живость как качество личности – способность проявлять оживленность, подвижность, живо чувствовать, понимать; отсутствие вялости.
Иностранная делегация на советском заводе. Спрашивают своего переводчика: — О чем так оживленно разговаривают эти двое рабочих? — Мастер говорит фрезеровщику: «Мне до женского полового органа, как долго ты сегодня имел половую связь с этой деталью. Если ты не закончишь ее сегодня, то я вступлю с тобой в половую связь в извращенном виде, а твоя премия накроется женским половым органом!» А фрезеровщик отвечает: «Вместо премии я уже давно занимаюсь оральным сексом, так что я теперь нахожусь в извращенной половой связи с мастером, начальником смены и вообще со всем заводом!»
Как замечательно, когда человек до последнего мига не утрачивает юношеской живости чувств и ума. Душа вечна. Это ее природа. Такая благая весть способна привнести живость в сознание любого человека. Будем жить! Когда человек осознает свою вечную духовную сущность, он, прежде всего, избавляется от страха смерти, в нем поселяется живость как качество личности. Где живость, там энтузиазм, активность и инициативность. Где проживает живость, по соседству обитают дружные соседи – жизнерадостность, предприимчивость, энергичность, острота реакции и воображения, радостность и веселость. На материальном уровне живость в человеке пробуждают такие специи как имбирь, корица и черный перец.
Живость представлена в природе красным цветом. Красный цвет – это активность, предприимчивость, живость, гнев, храбрость, огромный творческий потенциал, но, в то же время, это и опасность, возбуждение, огонь, опасение, враждебность, вспыльчивость, экстаз. В основном красный цвет – это цвет Марса.
В речевом обороте живого человека за резвость и подвижность часто называют «живчиком». Но область распространения живости нельзя ограничивать лишь движениями и действиями. Живость может проявляться в языке, уме и разуме. Взять, к примеру, великий русский язык, насыщенный живостью образов. Филологи считают, что «образный строй русского языка стоит сегодня особняком среди всех других языков. Как признак и свидетельство живого мира. Как особенный язык, слова которого не переводятся на другие языки без потери его живости и одухотворенности. Его нельзя понять через другие языки. Если сказать конкретней, в практическом применении, то переводить с русского на другие языки формально (даже и/или тем более со словарем), как это сплошь и рядом делается сегодня, почти невозможно. Это фактически все равно, что переводить с живого на мертвый. Пока русский язык с его живым образным строем будут равнять с другими языками, современная технократическая цивилизация лишена возможности осознания происходящего и перспективы выхода из кризиса искусственности, мертвости, нежизнеспособности всех ее составляющих. Какая же высокая и развитая культура может развиваться без соответствующего уровня языка!? А вот когда другие языки будут равняться на русский язык, который, несмотря на большие разрушения, все еще хранит в себе дух и образность древней Живой Речи, и будут оживать, то много всего наработанного в них, других языках и современной цивилизации в целом (даже из искусственных вещей и мертвых или формальных структур), может пригодиться в будущем и как-то сохраниться в составе живой культуры нового мира…»
Когда человек привносит душу в своё дело, оно оживает, несмотря ни на какие пагубные обстоятельства. Джек Ример описывает именно такой случай.
18 ноября 1995 года скрипач Ицхак Перлман вышел на сцену, чтобы дать концерт в зале «Эвери Фишер» в нью-йоркском Линкольн-центре. Если вам когда-либо довелось побывать на концерте Перлмана, вы наверняка знаете, что выйти на сцену — это уже немалое достижение для него. В детстве этот выдающийся скрипач переболел полиомиэлитом, поэтому на обеих ногах у него специальные фиксаторы и ходит он на двух костылях. Наблюдать, как Перлман идет по сцене, превозмогая боль, делая шаг за шагом, — это потрясающее зрелище. Он идет медленно, но, тем не менее, величественно, пока не добирается до своего кресла. Тогда он медленно садится, кладет костыли на пол, отстегивает фиксаторы на ногах, ставит одну ногу под стул, вытягивая вторую вперед. Затем наклоняется и поднимает с пола скрипку, прижимает ее подбородком, кивает дирижеру и начинает играть.
Публика уже привыкла к этому ритуалу, люди спокойно сидят, пока Перлман движется по сцене к своему креслу. Они молча и с почтением наблюдают, как он отстегивает фиксаторы. Они ожидают того момента, когда он будет готов играть. Но в этот раз что-то произошло. Не успел он взять несколько первых аккордов, как одна из струн его скрипки лопнула. Этот звук невозможно было не услышать — он прозвучал в замершем зале, как оружейный выстрел. Нельзя было не понять, что означал этот звук. Было совершенно ясно, что Перлману предстоит теперь сделать. Мы понимали, что ему придется, снова пристегнув фиксаторы, поднять костыли, встать и потихоньку уйти за сцену — чтобы либо найти другую скрипку, либо поискать другую струну взамен лопнувшей. Но ничего этого скрипач не сделал.
Он посидел с минуту, закрыв глаза, а затем дал сигнал дирижеру начинать сначала. Оркестр заиграл, и Перлман вступил с того места, где остановился. И играл с такой страстью, так сильно и чисто, как никто никогда у него не слышал. Конечно, каждый знает, что невозможно исполнять симфоническое произведение на трех струнах. Я это знаю, и вы знаете, но в тот вечер Ицхак Перлман отказался от этого знания. Видно было, что он модулирует, меняет, как бы сочиняя пьесу заново в своей голове. В какой-то момент это звучало так, будто он расстраивает струны, чтобы извлечь из них новые звуки, которых они никогда до того не издавали.
Когда Перлман закончил, в зале несколько секунд стояла гробовая тишина. Это была тишина потрясения. А затем люди вскочили со своих мест, чтобы выразить благодарность этому удивительному исполнителю. Несмолкающие аплодисменты сотрясали зал. Мы аплодировали ему, кричали от восторга, делали всё, что могли, чтобы показать, как мы благодарны музыканту за то, что он сотворил. Он улыбнулся, вытер заливавший лицо пот, поднял смычок, чтобы успокоить зал, а затем сказал — не хвастливо, а спокойно, задумчивым, уважительным тоном: «Знаете, иногда задача артиста — выяснить, сколько музыки можно сделать из того, что у тебя еще осталось». Какая мощная фраза! Она осталась в моей памяти навсегда. И кто знает, может быть, это и есть определение жизни — не только для артиста, но и для всех нас?
Вот человек, который всю свою жизнь готовился извлекать музыку из скрипки с четырьмя струнами, и который вдруг, посреди концерта, оказывается в ситуации, когда у него всего лишь три струны; и он создает музыку на этих трех струнах, и музыка, которую он создал в тот вечер на трех струнах, была неповторимей, прекрасней и более запоминающейся, чем всё, что он играл прежде на четырех струнах. Так что, может быть, наша задача в этом неустойчивом, быстро меняющемся, сбитом с толку мире, в котором мы живем, — создавать музыку вначале на том, что у нас есть, а затем, когда это становится невозможным, извлекать ее из того, что у нас еще осталось?
Петр Ковалев
Другие статьи автора: https://www.podskazki.info/karta-statej/