Дремучесть как качество личности – склонность проявлять духовно и интеллектуально не развитым человеком вытекающие из его сознания свойства: темноту, отсталость и невежество.
Куда ни кинь взгляд, картина открывалась удручающая. Ночь, сплошной лес, метель, дорога больше напоминающая тропинку, глубокий снег и пробивающийся через него отряд польской шляхты. Завывания ветра и рыщущих поблизости в поисках добычи волков тоже не способствовали поднятию настроения. Мороз, усиливаемый ветром, отвлекал от всех мыслей кроме одной «любым способом добраться до жилья и согреться «. Вся надежда была на местного крестьянина, согласившегося за вознаграждение провести отряд до Москвы. Дремучесть окружающего леса была сопоставима лишь с дремучестью командира отряда, полагавшего, что дремучий на вид местный крестьянин Иван Сусанин ведет его отряд именно к Москве. Шляхтич даже представить себе не мог, до какой степени он заблуждался…
Дремучесть – вынужденное невежество. Так было раньше, в прошлые века, когда большинство народа было неграмотным, темным и неразвитым. Это была не его вина, а его беда. Невежественным, отсталым, некультурным, заблуждающимся он был в силу внешних обстоятельств, а не потому, что у него не было тяги к знаниям. Побороть дремучесть народа попробовали народники.
Дремучесть – неосознанное существование сновидящего, представляющего жизнь через призму невежества. Разбудить дремучесть не так-то просто. Как это делали народники, описывает Эдвард Радзинский.
Вот, наконец, и Николаевский вокзал. И провожающие кричат «счастливый путь» этому авангарду великого движения. И уже завтра за ними отправятся в народ их провожавшие, а потом все новые и новые отряды молодых людей. Описанное происходило в марте 1874 года. Так начиналось «хождение в народ». Но путь в народ оказался непростым. Карты, по которым они шли, оказались неверными. Только в пути поняли: в России ориентироваться надо не по картам, а по разговорам со знающими людьми. Вспомнили нашу бессмертную поговорку: «Язык и до Киева доведет». Но когда дошли до первой деревни, добрые крестьяне отказали им в ночлеге. Да и сапожников в деревнях оказалось великое множество, так что надо было придумать, чем еще можно заняться. Особенно трудно давалась необходимость притворяться народом — то есть лгать на каждом шагу. Все лето большинство пробавлялось случайными работами. И, как правило, народников прогоняли за неумение. Нанимались пахать, но не умели запрячь лошадь. Прогнали. Рыбачили, но не умели как следует поставить сети. Опять прогнали.
«И все-таки это было для меня счастливое время… как легко дышалось», — вспоминал один из участников. — Хотя впросак все время попадали. Помню, я нашел в своей рубахе каких-то белых блох… говорю об этом работавшим с нами, а они от смеха чуть не умерли: — какие это блохи?.. Ты что сдурел, малый, это — вши!». Так дворянские дети познакомились с главным народным насекомым.
Но все это время они выполняли главную задачу — агитировали крестьян. В условленных местах их ждала запрещенная литература. Ее подвозили их товарищи на телегах под сеном. Литературу печатали эмигранты на Западе и с великими трудами доставляли в Россию. Но раздавать ее было некому. Оказалось, никто из крестьян не умел читать — все были неграмотны. Решено было читать самим вслух. Но слушать крестьяне не хотели. В лучшем случае засыпали, в худшем шли доносить на странных «крестьян», которые не умеют пахать, но умеют читать. Только однажды народник Николай Морозов во время чтения антиправительственных стихов увидел неподдельный интерес на лице крестьянина, и даже какую-то особенную озабоченность… Он тотчас прервал чтение.
— По-моему, ты что-то хочешь сказать? — с надеждой спросил он. — Сапоги у тебя хорошие, — сказал крестьянин. — Где ж ты купил такие, за сколько? И все чаще у них возникали такие разговоры: — …Что мы здесь делаем?! Только время теряем… Ты же видишь, каков народ… Их в животных превратили, даже хуже. Животное о свободе мечтает, а это так — водоросли. Может быть, через сто лет проснутся.
С дремучестью русского мужика пришлось познакомиться Бисмарку, бывшему в Петербурге на должности посланника прусского короля. Он прилично выучил русский язык, но никак не мог понять смысл слова «ничего». Однако вскоре его величество случай помог ему вникнуть в тайну русского «ничего».
Однажды Бисмарк нанял ямщика, но усомнился, что его лошади могут ехать достаточно быстро. «Ничего-о!» – отвечал ямщик и понесся по неровной дороге так бойко, что Бисмарк забеспокоился: «Да ты меня не вывалишь?» «Ничего!» – отвечал ямщик. Тут сани опрокинулись, и Бисмарк полетел в снег, до крови разбив себе лицо. В ярости он замахнулся на ямщика стальной тростью, а тот загреб ручищами пригоршню снега, чтобы обтереть окровавленное лицо Бисмарка, и всё приговаривал: «Ничего… ничего-о!» Впоследствии Бисмарк заказал кольцо из этой трости с надписью латинскими буквами: «Ничего!» И признавался, что в трудные минуты он испытывал облегчение, говоря себе по-русски: «Ничего!» Когда «железного канцлера» упрекали за слишком мягкое отношение к России, он отвечал: «В Германии только я один говорю «ничего!», а в России – весь народ».
Дремучесть сегодня никто не вынуждает становиться на платформу невежества. Она сама выбирает этот путь. В дремучести сознания невежда и бездельник находит успокоение для своего хилого умишки. В соседстве с легковерностью дремучесть хватается, как за соломинку, за какую-нибудь первую попавшуюся чужую мыслишку, чьё-либо мнение и живет, сделав его своей конституцией жизни. По дороге жизни она идет, как по дремучему лесу. Но в компании с невежеством ее такая ситуация зачастую устраивает.
К примеру, молодой парень становится членом банды. В голове у него одна установка: «Главное бабло. Ради бабла я готов на всё. Всякие книжки пусть читают лохи. Учатся только придурки. Зачем учиться, если можно грабануть банк, обнести квартиру, взять на гоп-стоп прохожих?» Это современный представитель дремучего невежества.
Если в прошлые века дремучесть была вынужденным состоянием ума, то сегодня главные ее рулевые – корысть и эгоизм. Обычная уличная проститутка, как волонтер невежества, торгует своим телом ради денег. Ее нисколько не интересует внутренний мир клиента, его душа. Жизнь ее находит точный эквивалент в деньгах: столько-то за час, столько-то за ночь. Словарный запас ограничен фразами: «Мальчики хотят развлечься? Угостите даму. Будете продлевать?» Дремучесть корыстного сознания проявляется в каждом ее вульгарном слове и жесте.
Носителями дремучести становятся не только волонтеры армии невежества, но и сектанты, фанатики, легковеры, словом, люди, которые не озабочены развитием разума, личностным ростом. Бесхарактерный человек, послушно следующий за «болтовней» своего беспокойного, хаотичного ума, тоже может стать носителем дремучести. Раб своих витающих мыслей, он, как во сне, перелетает от одной своей поверхностной мысли к другой. На глубокое осознание входящей информации он не способен. Она влетает в одно ухо и вылетает в другое, не сделав остановки в разуме. Когда разум заблокирован эгоизмом, человек, со временем, становится не способным воспринимать новое знание, и превращается в олицетворенную дремучесть, упрямо настаивающую на своих отсталых убеждениях, на своём искаженном и уродливом миропонимании.
Если сопоставлять вынужденную дремучесть прошлого с корыстной, аморальной дремучестью настоящего, мне по душе, конечно, первая. В ней есть какая-то доля наивности и добродушия. Сегодняшняя дремучесть насквозь пропитана корыстью, безнравственностью, агрессивным бескультурьем и махровым невежеством.
Дремучесть прошлого иногда вызывает только улыбку. Вспомните рассказ А.П. Чехова «Злоумышленник»: «Перед судебным следователем стоит маленький, чрезвычайно тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже нечесанных, путаных волос, что придает ему еще большую, паучью суровость. Он бос.
— Денис Григорьев! — начинает следователь. — Подойди поближе и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа сего июля железнодорожный сторож Иван Семенов Акинфов, проходя утром по линии, на 141-й версте, застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляются к шпалам. Вот она, эта гайка!.. С каковою гайкой он и задержал тебя. Так ли это было? — Чаво? — Так ли всё это было, как объясняет Акинфов? — Знамо, было. — Хорошо; ну, а для чего ты отвинчивал гайку? — Чаво? — Ты это свое «чаво» брось, а отвечай на вопрос! для чего ты отвинчивал гайку? — Коли б не нужна была, не отвинчивал бы, — хрипит Денис, косясь на потолок. — Для чего же тебе понадобилась эта гайка? — Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем… — Кто это — мы? — Мы, народ… Климовские мужики, то есть…
— Так ты говоришь, что ты отвинтил эту гайку для того, чтобы сделать из нее грузило? — А то что же? Не в бабки ж играть! — Но для грузила ты мог взять свинец, пулю… гвоздик какой-нибудь… — Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить… И тяжелая, и дыра есть. — Дураком каким прикидывается! Точно вчера родился или с неба упал. Разве ты не понимаешь, глупая голова, к чему ведет это отвинчивание? Не догляди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило! Ты людей убил бы!
— Избави господи, ваше благородие! Зачем убивать? Нешто мы некрещеные или злодеи какие? Слава те господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было… Спаси и помилуй, царица небесная… Что вы-с! — А отчего, по-твоему, происходят крушения поездов? Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение! Денис усмехается и недоверчиво щурит на следователя глаза.
— Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил господь, а тут крушение… людей убил… Ежели б я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезд, а то… тьфу! гайка!»