Свободомыслие как качество личности – способность разума к независимому и свободному образу мыслей, сообразующихся с голосом совести; склонность к вольнодумству, очищенному от господствующих, официальных, консервативных предписаний.
Однажды свободомыслящий молодой человек насмешливо отозвался в присутствии христианина о достоверности Библии, поскольку авторство отдельных ее частей, дескать, не установлено. На это христианин сказал ему: — Назовите мне, пожалуйста, автора таблицы умножения. Молодой человек смущенно замолчал, но потом сознался, что автор ему неизвестен. — Не глупо ли с вашей стороны верить в правильность таблицы умножения и пользоваться ею, если вы не знаете, кто ее составил? — сказал христианин. — Но ведь знать имя автора совсем не важно! Важно, что таблица практически применима, — был ответ. — Хорошо сказано! — воскликнул христианин — И я держусь того же мнения. Библия уже миллионы раз оказывалась практическим руководством для жизни при всевозможных случаях и затруднениях.
Истинное свободомыслие – это заговорившая во весь голос совесть. Когда говорит ложное эго, включается пристрастность, предубежденность и предвзятость. Совесть в этом случае блокируется корыстью и эгоизмом. Лицемер — пустозвон извергает из себя фонтаны лжи, маскируется под борца за свободу совести и слова, но, как бы он не ухищрялся, отовсюду торчат уши страха, продажности и полной безнравственности. Марк Твен писал: «Милостью Божьей в нашей стране мы имеем три драгоценных блага: свободу слова, свободу совести и благоразумие никогда не пользоваться ни тем, ни другим». Ему вторит Нора фон Эльц и Джонсон Сэмюэл: «Говорить и писать можно все, что думаешь, но думать следует осторожно», «Любой человек имеет право говорить то, что он считает нужным, а любой другой человек имеет право бить его за это».
Свободомыслие не означает огульное обвинение властей, необоснованную критику, раскачивание политической лодки своей страны. Это удел популизма и дешевого политиканства. Далеко не всё, что идёт против власти, свободолюбиво. Станислав Ежи Лец правильно заметил: «И повешенные могут качаться в неположенную сторону… Где запрещено смеяться, там обычно и плакать нельзя…Кажется, у языка больше свободы после утраты зубов».
Истинное свободомыслие – это когда сильный разум тщательно проанализировал свои мысли, но выдал их людям, только когда зааплодировала совесть. Если разум слаб или заблокирован эгоизмом, бразды правления берёт ум — хаотичный, сумбурный, жаждущий удовольствий. Под прикрытием ненасытных чувств он вечно стремится к наслаждениям, к тому, что ему нравится. Мысли такого ума витают вольной птицей. Не умея контролировать свой мыслеоборот, скоропалительный ум выплёскивает в мир всё, что крутится у него на языке.
Вакханалия мыслей не имеет никакого отношения к свободомыслию. Не ищи свободомыслия там, где к мыслеизлиянию не причастны разум и совесть. Найдёшь лишь пусторечие и пустозвонство.
Свободомыслие как любимое детище Меркурия есть реализованное право разума на свободное критически осмысленное восприятие мира. Суть свободомыслия – свободное исследование действительности, осуществляемое в унисоне с совестью, невзирая на Церберов цензуры, окрики в духе «Нельзя!», угрозы со стороны власти. Все попытки заключить свободолюбивый разум человека в оковы господствующей идеологии тщетны, если в человеке гармонично уживаются сила духа, разум и совесть.
В сборнике «Анонимные атеистические трактаты» говорится, что «в течение многих веков духовную жизнь общества сковывали религиозные догмы. Свободная мысль в этих условиях принимала характер скепсиса, богохульства, порой открытого атеизма. Люди знали, на что они шли, чем рисковали, но угроза заточения, виселицы, плахи или костра не могла заглушить голоса совести, требовавшей от человека быть самим собой, т. е. мыслить самостоятельно, а не просто принимать на веру предрассудки. Вольнодумные произведения распространялись тайно, ходили в списках, иногда получая широкую известность, а иногда оставаясь доступными лишь узкому кругу посвященных».
Олицетворённым свободомыслием был Вольтер (1694–1778). Сомерсет Моэм, к примеру, перед тем как браться за перо, освежал себя вольтеровским «Кандидом»: «Читая его, я как бы подставлял голову под душ блеска, остроумия, изящества». Чтобы представить полноту понятия «вольтерьянец», а оно стало определением человеческого типа, стоит вспомнить то, с чем сражался французский Мефистофель своим язвительным пером. «Вольтеру нравилось выводить на сцену священнослужителей, которых он называл магами, судей, именуемых муфтиями, банкиров, инквизиторов, простаков и философов», — пишет Андре Моруа. Что касается женщин, их Вольтер тоже не очень жаловал. «Увидев, таким образом, решительно все, что на свете было доброго, хорошего и достойного внимания, я решил не покидать больше моих пенатов никогда, — саркастически говорит его герой-путешественник Сакрментадо. — Оставалось только жениться, что я вскоре исполнил, и затем, став как следует рогат, доживаю теперь на покое свой век в убеждении, что лучшей жизни нельзя было придумать».
Биографы Вольтера рассказывают, что умер Вольтер… от избытка всеобщего поклонения. В 1778 году его убедили вновь приехать в Париж, там должна была ставиться его пьеса. Он въехал в город как герой-победитель, принимал сотни посетителей; под рев толпы, в которой возбужденные женщины падали в обморок, он был увенчан лавровым венком. Это было слишком много для человека в возрасте восьмидесяти шести лет. В мае Вольтер умер. Он не дожил до Французской революции несколько лет. Ее издержки, вероятно, напугали бы его, но это была та самая революция, которой в некоторой степени он проторил путь.
Вольтер в своем творчестве изображает многие добродетели и некоторые пороки того времени. Как писатель он всегда остроумен, ясен, изыскан и мудр. Он был философом-журналистом всех времен. По характеру Вольтер рационален и скептичен, в нем почти не остается места чувствам. Ортодоксальные христиане, во всяком случае во Франции, всегда считали его монстром безверия. На самом деле он был деистом, выступавшим не против религии, а только против суеверия и фанатизма. Его трагедии и эпические поэмы сегодня уже не читают, но более легкие произведения, особенно философские повести, подобные «Кандиду», настолько остроумны, изысканны, содержательны и цивилизованны, что до сих пор вызывают восхищение не только во Франции, но и во всем мире.