Терроризм Террорист Террористичный

Цель терроризма — это внушать людям страх.

Секретные материалы: Борьба за будущее

     Терроризм как качество личности – склонность достигать своих целей (устрашение, подавление политических противников, конкурентов, навязывание определенной линии поведения) исключительно насильственными  средствами (преследования, разрушения, захват заложников, убийства, массовые террористические акты).

      Террорист – проводник страха. Дэн Браун в известной книге «Ангелы и демоны» пишет: «— Терроризм… всегда ставит перед собой одну единственную цель. В чем она заключается? — В убийстве невинных людей. — Неверно. Смерть является всего лишь побочным продуктом терроризма. — Чтобы продемонстрировать силу. — Нет. Более яркого проявления слабости, чем террор, в мире не существует. — Чтобы вызвать страх — Именно… Цель терроризма — вызвать страх и ужас. Эти чувства подтачивают силы врага изнутри… вызывают волнения в массах. Терроризм есть проявление ярости. Терроризм — политическое оружие. Когда люди видят, что их правительство бессильно, они утрачивают веру в своих лидеров».

      Глубоко убежденных, неординарных личностей среди террористов – единицы. Средний террорист сам является жертвой террора. Способы привлечения биомассы к терроризму: заманивание, интенсивная психологическая обработка посредством медикаметозного воздействия, неестественного образа жизни, лишений, голода и, самое главное, промывания мозгов, как это делают тоталитарные секты, только намного жёстче.

     Террорист, совершая теракт,  видит себя благородным, мужественным, бескомпромиссным борцом за справедливость, готовым пожертвовать собой ради великой цели. Но зачастую после ареста выясняются курьезные мотивы его террористической деятельности.

     Писатель Эдвард Радзинский описывает покушение на генерала Дрентельна.  Карету генерала обогнал молодой денди. Молодого че­ловека трудно было не запомнить. «Стройный красавец с изящными манерами на великолепной английской лошади, все светские дамы, проезжавшие в открытых колясках, заглядывались на него в свои лорне­ты», — так описывал этого всадника землеволец Николай Морозов. На этот раз молодой человек скакал в карьер и, обогнав карету шефа жандармов, неожиданно выхватил револьвер и выстрелил в Дрентельна. Но не попал. Пробил только стекло кареты. Проскакав немного вперед, всадник на полном скаку повернул ло­шадь и поскакал навстречу карете Дрентельна. И вновь выстрелил. И вновь безуспешно. После чего благополучно ускакал. Стрелявшего выследили (по взятой напрокат лошади) и задержали. Им оказался некто Леон Мирский, естественно, из дворян, член партии «Земля и воля».

     Мирский успел поучиться в мятежной Медико-хирургической ака­демии и даже посидеть в крепости за распространение нелегальной литературы. Выяснились и удивительные мотивы покушения. Оказалась, у Мирского была невеста. Дерзкое убийство Степняком-Кравчинским Мезенцова восхитило девушку! Образ бесстрашного ре­волюционера, убивающего посреди бела дня шефа жандармов, завла­дел воображением красавицы… И ревнивый Мирский решил вернуть ее сердце самым верным способом — убить нового шефа жандармов. Он связался с членом «Земли и воли» Николаем Морозовым. Землевольцы его идею одобрили. Мирский сделал все по правилам — снача­ла изучил постоянный маршрут генерала, нашел место, где карета за­медляла ход. Но стрелял неважно и оттого не убил.

     В тюрьме Мирский вначале оставался верен себе. К заседанию суда, на котором должна была присутствовать его невеста, попросил разре­шения сшить… фрак у дорогого портного. В этом фраке его и пригово­рили к бессрочной каторге. Государь, только вернувшийся из Крыма, язвительно написал на деле Мирского: «Действовал под влиянием баб и литераторов». Но царь был взбешен. Он сказал министру юстиции, что «не ожи­дал подобного приговора, ибо не сомневался, что Мирский будет по­вешен». Но компетентные органы знали, для чего они подарили жизнь Мирскому. Кокетливый молодой человек быстро не выдержал заключения в тюрьме и согласился стать провокатором. Он будет работать на тайную полицию, шефа которой он недавно собирался убить…

     Терроризм  предполагает полное подчинение и отдачу. Это не просто «работа» или «хобби». Это полное самоуничтожение. Классик террора Б. Савинков когда-то писал: «Существование террористической организации… невозможно без дисциплины, ибо отсутствие дисциплины неизбежно приводит к нарушению конспирации, а таковое нарушение в свою очередь неизбежно влечет за собой частичные или общие всей организации аресты. Дисциплина же террористической организации достигается не тем, чем она достигается, например, в армии, — не формальным авторитетом старших; она достигается единственно признанием каждого члена организации необходимости этой дисциплины для успеха данного предприятия. Но если у организации нет практического дела, если она не ведет никаких предприятий, если она ожидает в бездействии приказаний центрального комитета, словом, если она «находится под ружьем», т. е. люди хранят динамит и ездят извозчиками, не имея перед собой непосредственной цели и даже не видя ее в ближайшем будущем, то неизбежно слабеет дисциплина: отпадает единственный импульс для поддержания ее. А с ослаблением дисциплины организация становится легкой добычей полиции».

     Известное исламское террористическое движение «Хамаз» учит своих боевиков: «Успех борьбы зависит от того, насколько нам удастся запугать противника и сломить его сопротивление. Для этого необходимо совершать акции устрашения во имя Аллаха, причем каждая акция должна быть хорошо спланирована и иметь смысл. Планирование подразумевает полную дисциплину, подчинение плану и решениям руководителей. Акции должны идти одна за другой; противник ни на минуту не должен чувствовать себя спокойно. Воины Аллаха — борцы, в этом постоянный смысл всей их жизни».

     Большинству террористов нравится их занятие. В отличие от обычного убийцы, для террориста крайне важны идейно-риторические компоненты. Его мозги так промыты, что убивая невинных людей, террорист считает, что он совершает безличностное убийство – в том смысле, что «ничего личного». Он совершает якобы идейное преступление. В этом он находит своё оправдание.

     Родоначальник российского терроризма Сергей Нечаев в знаменитом «Катехизисе революционера» отмечал, что это всегда «обреченный человек. Он не имеет личных интересов, дел, чувств, привязанностей, собственности, даже имени. Все в нем захвачено одним исключительным интересом, одной мыслью, одной страстью: революцией», которая тогда виделась, прежде всего, как террор. Такой человек «порвал с гражданским порядком и цивилизованным миром, с моралью этого мира. Он живет в этом мире, чтобы его уничтожить. Он не должен любить и науки этого мира. Он знает лишь одну науку — разрушение». Террорист-революционер, то есть террорист, легитимированный революционной идеей (безотносительно к ее содержанию), «уничтожает всех, кто мешает ему достигнуть цели. Тот не революционер, кто еще дорожит чем-нибудь в этом мире. Революционер должен проникать даже в тайную полицию, всюду иметь своих агентов. Нужно увеличить страдание и насилие, чтобы вызвать восстание масс. Нужно соединяться с разбойниками, которые настоящие революционеры. Нужно сосредоточить этот мир в одной силе, всеразрушительной и непобедимой». Такая психология, по Нечаеву, требует полного отречения от мира и личной жизни, исключительной работоспособности, исключительной целостности и сосредоточенности на едином (террористической деятельности), согласия на страдание и пытку, к перенесению которой нужно готовиться.

     Терроризм как качество личности был крайне сильно проявлен у известного приверженца Сергея Нечаева – Александра Соловьева. В 33 года он ««понял свое предназначе­ние» и отправился в Петербург, убивать царя. Вспоминает террорист Александр Михайлов: «Зная, что я близко стою к партии «Земля и воля», он открыл мне свою душу». Оказалось, душа приехавшего Александра Соловьева жаждала — убить царя. И за этим он явился в столицу. Соловьев объясняет Михайлову: «Смерть императора может сделать поворот в общественной жизни… То недовольство, которое теперь вы­ражается глухим ропотом народа, вспыхнет в местностях, где оно наи­более остро чувствуется, и затем широко разольется повсеместно. Ну­жен лишь толчок, чтобы все поднялось».

     У Соловьева неожиданно появился конкурент. Чтобы решить, кому быть цареубийцей решили встретиться в трактире. Эдвард Радзинский рассказывает, что  за рюмкой водки выяснилось чрезвычай­ное: перед Михайловым и Квятковским сидели террористы нового, неви­данного прежде типа. Оказывается, оба покушавшихся, понимая, что вряд ли можно будет спастись от многочисленной царской охраны, бежать с места убийства не собирались… Убив царя, они оба, не сговариваясь, при­думали тотчас принять яд и уйти из жизни с именем, покрытым тайной. Это был новый тип террористов — террорист-смертник. Квятковский и Михайлов сидели в замешательстве. «Мы… в то время еще не были приготовлены к самопожертвова­нию и явствовали это. Сознание такого нашего положения между дву­мя, обрекавшими себя на смерть, отнимало у нас всякую нравствен­ную возможность принять участие в выборе того или другого», — вспо­минал Михайлов. Но принять участие пришлось. Еврею Гольденбергу, решившему убить русского царя, Михайлов вынужден был объяснить: «Необходимо избегать возможности дать повод правительству обрушиться своими репрессалиями на какое-либо сословие или национальность… чтобы на голову целых миллионов не упали бы новые тяжести». Так он объяснил Гольденбергу, что еврей, убивший царя, откроет серию жесточайших еврейских погромов по всей России. Соловьев тотчас подхватил высказанное соображение. И сказал: «Только я удовлетворяю всем условиям. Мне необходимо идти. Это мое дело, Александр II мой, и я его никому не уступлю». И Гольденберг согласился без спора.

    2 апреля 1879 года в девятом часу утра Александр, как всегда, вышел на утреннюю прогулку. День императора протекал обычным, неизменным порядком. Он был уверен, что он так и умрет с этим распоряд­ком дня.  Уже прошел Певческий мост и вышел на площадь перед дворцом. Сзади, на расстоянии, чтоб не мешал думать, шел начальник его охраны капитан Кох. Поодаль у арки Главного штаба, как всегда, собралась толпа любо­пытных… И тут император увидел очень высокого молодого человека в длинном черном пальто и в форменной фуражке с кокардой (какие носят чиновники).

    Из дневника генеральши Богданович: «Маков, видевший Государя через полчаса после покушения, рассказывал со слов Государя, что по­равнявшись с Государем, молодой человек остановился и отдал ему честь. Лицо этого человека обратило на себя внимание царя. И когда он не­вольно обернулся… увидел пистолет, направленный на него». Поворот головы спас ему жизнь — пуля просвистела мимо. «Пуля пробила стену дворца, где и застряла. Злодей прицелился во второй раз — царь уклонился влево, преступник прицелился в третий раз — царь опять уклонился». «Уклонился» — так назвал Маков бегство по площади Государя Все­российского.

      Итак, когда Соловьев выстрелил первый раз, пуля просвистела мимо… И тогда Александр пустился от него наутек, как мальчишка. На глазах толпы Государь всея Руси удирал. У собственного дворца! Первый раз после смерти отца его заставили исполнять чужую волю. А Соловьев бежал за ним и палил.

   Выстрел. Император резко подал вправо. Он убегал зигзагами, как его учили в гвардии. Шестидесятилетний царь не потерял присутствия духа. Еще выстрел — он бросился влево. Он уже слышал его дыханье… Еще два выстрела. Но он опять успел — увильнул в сторону, пуля царапнула шинель… И наконец, последний — где-то внизу, мимо ног. Это Соловьев выстрелил, уже падая, когда его догнал Кох.

    В первую минуту Кох и полицейские на площади попросту остолбене­ли. Потом бросились за Соловьевым. Тот успел сделать пять выстре­лов, когда резвый Кох догнал его и ударом сабли плашмя сбил с ног. Огромный револьвер валялся рядом. Соловьева окружили, топтали черное пальто и били. Но Соловьев уже что-то грыз. Первым сообра­зил Кох. Поторопился разжать челюсть, но только расцарапал лицо Соловьеву. Во рту у Соловьева был орех с ядом. Чтобы покончить с собой (как он и обещал Михайлову), Соловьев принял цианистый калий — один из сильнейших ядов. Но яд, видно, был очень старый и, как оказалось потом, в значитель­ной степени разложился. Соловьев остался жив.

   Несостоявшегося цареубийцу повезли в канцелярию градоначаль­ника. Александр вернулся во дворец триумфатором. Объявил: «Господь опять спас!» Императрица уже все знала, хотя он приказал ей не говорить… Она сказала, плача, фрейлине: «Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает. Сегодня убийца травил его, как зайца.  Это чудо, что он спасся».

   Между тем в канцелярии градоначальника на диване лежал тот, о ком теперь говорила вся Россия. Ему 33 года, а он до сих пор ничего не сделал в жизни, он, говоря языком чеховской пьесы, — «недотепа»! Он с трех шагов не смог попасть в государя, он даже цианистым калием отравиться не смог (как задумал), но этого недотепу теперь знает вся Россия! Его, которого 33 года никто не замечал! А теперь вокруг все хлопочут. Из ничтожества, безвестности — сразу в самые главные лица.

    Одна из причин террора — слава!  Теперь слава его — Соловьева! Очевидец описывал: «Рядом с диваном на полу стояла умываль­ня чашка с порядочным количеством рвоты (ему промыли желудок). Его первым вопросом, после того как он пришел в себя, был: «Неужели я не убил государя?» Посокрушавшись открыто, успокоился. И лежал спокойный и важ­ный. Потом как-то расслабленно попросил папироску. И уже кто-то с необыкновенной предупредительностью подскочил к нему, стара­тельно чиркал спичками. У изголовья преступника, грациозно обло­котившись на ручку дивана, изогнувшись над ним, стоял господин в вицмундире с судейским значком и вкрадчивым голосом задавал воп­росы.

— Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность пове­дет к тому благому результату, что никто из невинных не пострадает, тогда как в противном случае… Но Соловьев величественно молчал.

  Однако уже вскоре следствие все знало о покушавшемся. Соловьев вдруг стал словоохотлив, с удовольствием рассказал, что ночь перед выстрелами «провел… у одной проститутки». (Ему нравилось их шокировать.) Насладившись напоследок радостями жизни, он и отправился убивать императора, не забыв надеть «чистую рубаху, кото­рую припас, а грязную бросил на панель». Ведь на смерть шел. Зачем шел на смерть? Мстил за товарищей.

    «Как тени, проходят в моем воображении мученики за народ, фигу­рировавшие в целом ряде больших политических процессов и безвре­менно погибшие». С удовольствием объяснял и цели, ради которых пошел на убий­ство: «Я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуются их трудом… Мы, социалисты, объявляем войну правительству… К царю, как к врагу народа, могу питать только враждебные чувства».

   Верил, что своим выстрелом «приближал светлое будущее». Правда «светлое будущее», ради которого убивал, представлял несколько смутно: «Не могу ясно представить себе новый строй жизни, но думаю, что человечество должно дойти до такого совершенства, что каждый будет удовлетворять всем своим потребностям без всякого ущерба для других…»

    И первые сановники империи, которые раньше и на порог каби­нета его не пустили бы, теперь внимали каждому его слову, стара­тельно записывали все его рассуждения! Более того, он, неизвестный никому Соловьев, заставил царя всея Руси и всю царскую семью изменить свою жизнь! От утренних про­гулок по городу царь теперь отказался.

      Особое присутствие Сената приговорило Соловьева к смерти. Он выс­лушал приговор совершенно спокойно. Ему предложили написать просьбу о помиловании. Он оставил бумагу чистой. 28 мая 1879 года при стечении четырехтысячной толпы его при­везли на Семеновский плац, где когда-то ожидали смерти Достоевс­кий и петрашевцы. Эшафот — высокий деревянный помост — был окружен со всех сторон железной решеткой. На нем — два деревянных столба с пе­рекладиной. С перекладины раскачивались на ветру две петли. А рядом с эшафотом, на виду у всех, стояло нечто прикрытое рого­жей… Это был гроб, заготовленный для живого еще человека. Нако­нец подъехала колесница. Соловьев сидел на скамейке спиною к лошадям, руки его были перевязаны сзади веревкою. На груди висела черная доска, на которой было написано — «государственный преступник». Войска выстроились вдоль помоста плотными шерен­гами.

     На эшафот поднялся палач Фролов — вчерашний преступник, кото­рый за помилование согласился стать палачом. Фролов был очень картинен — высокий, в красной рубахе, поверх — черный жилет с длинною золотою цепью от часов… Фролову предстояло еще много казней.

       Соловьев с усмешкою стоял у позорного столба, пока читали приговор. Потом священник подошел к Соловьеву, но тот отрицательно по­качал головой: как показал он на следствии — не верил в Бога. Теперь им завладел палач Фролов. Помог надеть белый балахон, который должен был скрыть лицо, точнее — муку в последний миг. И обняв за плечи, палач возвел его на «западню». Набросил петлю, заботливо по­правил на шее и подал знак. Помощник ударом ноги выбил подпор­ки, и Соловьев рухнул в раскрывшийся под его тяжестью люк «за­падни». Белый балахон судорожно дернулся и повис, чуть раскачива­ясь на ветру.